У подножия Копетдага

— Ну, пожалуйста, Хошгельды, забудь об этом. Я тебя, как друга, спрашиваю.

— Ладно! Уже забыл, — улыбнулся Хошгельды. — Я бы на твоем месте прямо пошел к Ворчуну и сказал бы ему о своих намерениях.

— Да с ним уже говорили, он и слышать не желает, а Гозель все-таки хочется без скандала уйти из дому.

— А если с Кюле поговорит Покген-ага и Чары, как ты думаешь, сумеют они его уговорить? — спросил агроном.

— Думаю, что никто не сумеет. Ведь ты же знаешь, как он упрям.

— Идите в загс, распишитесь и будьте счастливы. Вот тебе мой совет! — твердо сказал Хошгельды.

— Так мы и сделаем, — решил Аман. — На благоразумие Кюле рассчитывать не приходится. Прости меня, дорогой, что я оторвал тебя от работы и морочил тебе голову такими делами.

— Будь здоров, Аман. Пусть тебе сопутствует удача.

Дня через два правление решило отправить в пески Кюле Бергенова. Нужно было узнать, как там обстоят дела, не нуждаются ли в чем пастухи, кроме того, Чары-ага просил Кюле передать Дурды-чабану, чтобы он немедленно прибыл в аул.

Гозель воспользовалась отсутствием отца, расписалась с Аманом в загсе и переехала к мужу, в новый поселок. Видя, в каком состоянии любимая дочь, мать не препятствовала этому. Долго стояла она на пороге, провожая глазами свою Гозель и её жениха. По ее морщинистому лицу, не переставая, текли слезы. Эта добрая женщина, нарушив традиции отцов и дедов, благословила свою дочь на новую жизнь. Пусть гнев мужа обрушится на ее седую голову. Она покорно будет ждать своей участи.

Неделю спустя, в пасмурный, холодный день Хошгельды пришел в правление по вызову председателя. Покген-ага стоял, склонившись над столом Акмамеда, по левую руку от него сидел кладовщик.

— Проходи ко мне, дружок, я сейчас освобожусь, — проговорил председатель в ответ на приветствие агронома.

Покген уже давно вел разговор с кладовщиком, тот докладывал ему о расходе кормов за зимние месяцы.

— А сколько всего сена? Сколько грубых кормов? Сколько ячменя, — то и дело заглядывая в свою записную книжку, спрашивал башлык.

Перелистывая страницы довольно объемистой тетради, кладовщик называл цифры. Акмамед откладывал их на счетах, а Покген попросту загибал пальцы, что-то бормоча при этом.

— Так-так, — произнес в раздумье председатель, взглянув на счеты, — сходится. Хватит ли кормов до весны? — он вопрошающе поглядел на секретаря.

— Хватит, хватит, Покген, — не вечно же буранам свирепствовать, — успокаивал Акмамед башлыка. Он знал, как тревожится Покген за находившиеся в песках отары.

— Погоде доверять трудно, — бросил Покген и прошел в свой кабинет. — Хошгельды! — начал он прямо с порога. — Я и Чары завтра собираемся поехать в пески. Хотим проверить зимние пастбища и отары. Чары послал туда недавно Бергенова и поручил ему направить сюда Дурды-чабана. Да вот никто еще не показывался. Впрочем, если и появятся, мы все равно поедем, тем более что Чары хочет сам побеседовать с чабанами, почитать им газеты. Мы пробудем там не меньше недели, так что тебе придется понаблюдать здесь за всеми делами. И за башлыка, и за заместителя остаешься.

— Где Покген-ага? — послышался из первой комнаты чей-то голос, и сразу же в дверь кабинета просунулась голова в громадной папахе.

Это был Дурды-чабан. Сердитым казалось не только его запыленное лицо, даже развевающаяся борода пастуха тоже выражала гнев. Он вошел в кабинет со своей суковатой палкой в руках и, не дожидаясь ответа на свое приветствие, заговорил:

— Ты, Покген-ага, видно, считаешь нас верблюдами в намордниках, которых куда захочешь, туда и поведешь. — Он так громко говорил, будто находился у себя в песках, а не в правлении колхоза.

— Что случилось, Дурды-ага? — недоуменно спросил Покген. — Объясни, чем ты недоволен.

Но Дурды-чабан, казалось, не слышал вопроса Покгена. Он, видно, еще по дороге, когда тащился на своем ишаке, обдумал все, что скажет башлыку, и теперь торопился это сделать.

— Ты просто опозорил нас, Покген. Раньше ты позволял негодяю Елли нас мучить. Этот жулик готов был от жадности собственные уши сожрать, да рот не доставал. А теперь ты прислал к нам человека, который ни черта не смыслит в нашем деле. А еще лезет со мной в споры, командует, указывает, где лучше устроить ночлег. Да я уже сорок с лишним лет чабан и за это, видно, от тебя такую благодарность получаю. Коли так, то на, возьми мой посох! — С этими словами старик бросил в угол свою суковатую палку.

Сразу смекнув, в чем дело, Хошгельды улыбнулся. А Покген пожалел, что поблизости нет Чары. Он бы, как всегда, быстро сумел уладить дело. Хошгельды поднял брошенную стариком палку и обратился к нему:

— Дурды-ага, вы говорите, что больше сорока лет были чабаном.

— Да, больше сорока… сорок два года, — грозно заявил старик.

Хошгельды так внимательно разглядывал палку, будто мог прочесть на ней всю долгую жизнь чабана.

— Всему на свете есть счет, — промолвил он. — Если вы, Дургы-ага, сорок два года были чабаном, то из них двадцать лет вы колхозный пастух, а двадцать два года были чабаном у бая. Так?

Дурды перевел свой сердитый взгляд на агронома и сказал: