У подножия Копетдага

— Подожди, Кюле, подожди, — старался успокоить его Покген. — Меня вот, например, учат не вмешиваться в сердечные дела собственной дочери, — покосился он на Хошгельды, — а ты хочешь, чтобы я в чужие семейные истории влезал. Я понимаю тебя, Кюле, мне бы тоже было обидно, если бы дочь без моего согласия вышла замуж. Обидно, тут ничего не скажешь. Но времена дедов-прадедов кончились. Советовать-то мы, конечно, можем, — наставительно говорил он, не замечая, что повторяет слова, только что сказанные Хошгельды, — даже должны советовать, и хорошо, когда наши желания совпадают с желаниями наших детей. Да вот тебе, по-моему, огорчаться-то нечего. Аман парень солидный, скромный, образованный.

Тут Кюле не выдержал, это уже было слишком. Он вскочил со стула, повалив его при этом, и заорал:

— И ты надо мной издеваешься! Я не позволю!..

Так и не сказав, чего он не позволит, Кюле выбежал из кабинета.

— Время позднее, а мы с тобой и не потолковали как следует, — задумчиво произнес Покген. — Значит, на недельку ты в этом кабинете хозяин. Акмамед-ага поможет, если понадобится. А теперь иди, сын мой, а я еще немного посижу и тоже пойду.

Хошгельды попрощался. Он понял, почему Покгену хотелось остаться одному. История с Кюле была и для него поучительна.

ПИСЬМА

Нязик-эдже стояла у порога и долго глядела на небо.

— Погода испортилась, — сказала она, — пахнет настоящей зимой. Вечером, должно быть, выпадет снег.

Старушка собрала со двора кое-какие вещи, и чтобы закрыть отверстие тамдыра, устроенного вблизи дома, поставила на него перевернутый казан. В это время вернулась с пастбища корова. Будто почуяв снегопад, она сразу забежала в стойло.

"Продрогла, наверно", — подумала Нязик-эдже и поставила второй казан на очаг, чтобы сварить ячменное пойло.

— А пастух, тоже хорош, — ворчала она, — холода испугался и прежде времени погнал скотину домой. Если уж пасешь, так паси, деньги за это получаешь.

Орсгельды тоже вышел во двор. Если действительно пойдет снег, надо укрыть осла.

Пришел из правления и Хошгельды. Он зажег в комнате лампу, положил в печь саксаул и развел огонь. Тут же появилась Нязик-эдже с ужином и чаем. Хошгельды вытащил из кармана письма и почему-то первым решил прочитать письмо от Вюши.

Это было очень длинное и смешное послание. Вюши подробно рассказывал о своей учебе, о преподавателях и студентах, не забывая описать внешность каждого и даже манеру говорить. Он поведал другу, на каких ему довелось быть спектаклях, какие кинокартины он смотрел, словом, Вюши ничего не утаил из всего, что он видел и слышал в Ашхабаде. В конце письма Вюши переходил на серьезный тон.

"Хошгельды, — писал он, — в этом году на долю моей матери пришлось много денег из годового дохода. За это она благодарит тебя"…

"Почему меня?" — улыбнулся Хошгельды и продолжал читать.

"…Кроме того, комсомольцы уже построили ей, как вдове фронтовика, маленький, уютный домик в новом поселке. За эта я приношу мою глубокую благодарность колхозу и надеюсь в недалеком будущем отблагодарить наш коллектив своими собственными полезными трудами. Очень прошу тебя сообщить об этом на общем собрании. Учиться я постарають только на "отлично".

Должен признаться тебе, что очень скучаю по нашему колхозу. С грустью вспоминаю мое любимое ружье, я его даже во сне вижу. Ну, вот, как будто ничего не забыл, обо всем написал. Будь здоров. Жду ответа.

Твой друг Вюши".

Хошгельды вскрыл письмо от Бахар, и, по мере того как он читал его, лицо у него все больше мрачнело.

Вот что она писала:

"Здравствуй, Хошгельды. У меня попрежнему нет никаких перемен. Заниматься приходится много, последний курс института оказался делом серьезным. Девушки из нашего колхоза учатся старательно, и в общем результаты первого полугодия у них хорошие. Только твоя Нартач тащится пока еще в хвосте. По возможности стараюсь помогать ей. Да, Хошгельды, чуть не забыла. Мои родители решили устроить судьбу своей дочери и, видимо, уже успели поделиться своими планами с тобой. Так вот, я спешу сообщить тебе, что все это пустые разговоры. Пожалуйста, забудь об этом и не создавай себе миражей. Моя судьба — в моих руках, и только я одна вольна ею распоряжаться… Кстати, я подумываю об аспирантуре. А почему ты не ответил на мои предыдущие письма? Нехорошо забывать старых друзей. Привет. Бахар".

— На это письмо я тебе действительно, пожалуй, отвечу, — вслух размышлял Хошгельды. — Чтобы ты не думала, будто причиняешь мне горе подобными признаниями.

Хошгельды взялся за перо.

"Здравствуй, Бахар! — начал он. — Сегодня получил от тебя третье письмо. Сказать по правде, я в последнее время так закрутился, что не мог заставить себя оторваться от дел, ради ответа тебе…"

Хошгельды изо всех сил старался придать своим словам равнодушный, даже более того, пренебрежительный тон.