У подножия Копетдага

"…А вообще-то говоря, я даже и не знаю, на что, собственно, я должен ответить. Я, признаться, не заметил в твоих письмах никакой заинтересованности в нашем, в том числе и в моем, житье-бытье. Что же касается твоего последнего послания, то и в нем я не нашел вопросов, на которые следовало бы отвечать. Во всяком случае, я отлично все понял и, уж поверь, не стану докучать тебе своими мольбами. Пусть и мое сердце будет безучастным к намерениям твоих родителей. А как прикажешь понимать слова "твоя Нартач"? Интересно, почему это вдруг она стала моей? Мне думается, нет необходимости уверять тебя, что так называть Нартач могут только ее родители. Это, пожалуй, все, что я могу тебе сказать. Будь здорова, желаю успеха. Хошгельды".

После этого Хошгельды написал также коротенькое письмецо Вюши.

Погода обманула Нязик-эдже и Орсгельды. На другой день прояснилось. Небо было чистое, ни единой тучки. А морозило здорово.

Хошгельды вышел из дому, как обычно, рано. Он хотел проверить зимние поливы виноградников. В этот день агроном собрал в правлении бригадиров и провел с ними беседу об использовании зимних вод. Дел у него теперь было больше, чем обычно, приходилось подолгу засиживаться в правлении на председательском месте. И это радовало Хошгельды, — мало оставалось времени, чтобы предаваться грустным размышлениям о своей несчастной любви.

К обеду из песков вернулся Покген.

— Что пишет тебе Бахар, сын мой, — осведомился он после того, как Хошгельды доложил ему о делах в колхозе за истекшую неделю.

Хошгельды был уверен, что Бахар уже написала родителям о своем несогласии с ними, и, не рассчитывая на такой разговор, немного смутился. Ответил он вежливо, но уклончиво:

— Она пишет, что собирается продолжать учебу.

— А кто же просит ее бросать учебу? — удивился Покген. — Ведь она летом кончает институт, а свадьбу мы собирались устроить осенью.

— Вы не поняли меня, Покген-ага, она не хочет бросать учебу и после окончания института.

— Где же это она будет учиться после института? — недоверчиво спросил Покген.

— В аспирантуре, конечно. Там-то человек и начинает по-настоящему постигать всю глубину науки.

Покген задумался, почесал давно не бритый подбородок и, наконец, произнёс:

— Тут я, право, не знаю… А впрочем, замужество, по-моему, не может помешать учебе.

— Вообще-то, конечно, — неохотно отозвался Хошгельды, не желая расстраивать старого человека.

На этом их беседа прервалась, так как к председателю пришли люди.

А вечером Покген говорил жене:

— Ты еще не знаешь, какие глупости делает наша Бахар. Она написала Хошгельды, что будто собирается продолжать учебу и после института, а потому, мол, ей не до замужества. Мне кажется, что учеба — только предлог, Наверно, она увлеклась кем-нибудь в городе. И неизвестно еще, что это за человек. Да и Хошгельды тоже какой-то странный, не проявляет никакой настойчивости. Разве так поступают практичные молодые люди?

— Хошгельды очень хороший, парень, — возразила мужу Дурсун-эдже. — А практичность тут ни при чем, практичность в работе нужна.

— В работе-то он действительно хорош, тут ничего не скажешь, — заметил Покген. — Да не только работой жив человек. Надо и о семейной жизни подумать, ведь он уже не маленький.

— Да чего ты на Хошгельды напал, давай лучше подумаем, как нашу дочь образумить, — не уступала Дурсун-эдже. — Не будет же он в самом деле ей в ноги кланяться. За такого молодца любая красавица пойдет, — и собой хорош, и умный, и образованный, — не уставала она хвалить Хошгельды. — Не знаю, право, что еще Бахар нужно.

Старики сели пить чай и долго еще обсуждали и обдумывали, как бы уговорить дочь не противиться их желанию.

В скором времени Хошгельды вызвали в Ашхабад на республиканское совещание агрономов.

— Когда приедешь в столицу, сын мой, — сказал Покген, — обязательно зайди в то учебное заведение, где учится Бахар, узнай, как там дела, кстати, мы хотели послать ей посылочку.

— Попросите Дурсун-эдже приготовить посылочку с вечера, а рано утром я зайду за ней, — с этими словами Хошгельды попрощался с башлыком и вышел из правления.

Поздно вечером к нему зашел Чары-ага, он тоже принес посылочку для дочери.

— Не посчитай за труд передать вот это Нартач, — сказал Чары, протягивая Хошгельды небольшой сверток. — Мать чего-то напекла ей.

— С удовольствием, Чары-ага, это никакого труда не составит. А вы, пожалуйста, проходите, садитесь, — проговорил Хошгельды, пододвигая гостю стул.

— Долго засиживаться не буду, тебе еще подготовиться к отъезду надо, а с полчасика все же отниму у тебя.

— Да чего мне особенно готовиться? На три дня еду, так что багаж не велик! — улыбнулся Хошгельды.

— Непременно надо готовиться, — наставительно сказал Чары, — поездка твоя — дело серьезное.

У Хошгельды даже глаза расширились от удивления.

— Ты не удивляйся, дружок, и не смотри так на меня. Придется тебе посидеть эту ночку и как следует продумать свое выступление.