У порога

— А вот, так! — рявкнул Афанасьев, уже не заботясь, что его услышат церковные служители на том конце коридора. — Все эти ваши обвинения в сребролюбии, симонии, стяжательстве и взяточничестве, в лучшем случае, тянут на общественное порицание. Обвинение в Коррупции и взяточничестве применяются только в отношении государственных чиновников, а у вас, извините, частная лавочка, да еще и отделенная от государства. Сребролюбие и тяга к роскоши, хоть и порицаемы в обществе, но ненаказуемы. И вообще, это всё подарки, от которых отказываться грех, ибо гордыня. Зарубежные счета? А кто сказал, что их запрещено иметь?! Скажет, что берег деньги Матери Церкви там из-за неоднозначной экономической обстановки в стране. Торговля водкой и табаком? Так, государство само разрешило. На то имеется специальное Постановление Правительства. Контрабанда? Да, преступление. Но ты сначала докажи, что он лично имел к этому отношение.

— А предательство веры предков?! — поднял пастырский посох митрополит.

— Порицаемо. Не спорю. Однако, тоже не наказуемо. Нет такой статьи об измене Родины в виде подчинения православия католицизму. Это, опять же, ваши внутренние разборки, государства никак не касающиеся. Скажет, что хотел покончить с многовековой враждой двух церквей, — резюмировал диктатор бескомпромиссным тоном.

— А грех прелюбодеяния и содомии? — робко вставил сбитый с толку Местоблюститель, надеявшийся, хоть в этом найти зацепку.

— Стараниями прежних властей, статьи о педерастии в нынешнем УК не имеется. А склонение к половому акту женщины без применения к ней насильственных действий наказывается штрафом в сто двадцать тысяч целковых, если я точно помню 113 статью Кодекса. Тьфу! Мелочи! И что в итоге получаем?!

— Что?! — со страхом воззрился на диктатора священник.

— Пшик получаем! Крику много — шерсти мало, — сделал неутешительное заключение Афанасьев. — А вот убийство, это как раз то, что нам и надо! От этого уж за священническими ризами не укроешься. Эта карта бьет все остальные — на раз-два!

— Значит, говоришь, без этого не обойтись? — поник головой митрополит.

— Никак, нет, — как бы извиняясь за создавшееся положение, развел руками диктатор.

— Ладно, говори, что делать, сыне мой?

— Дай приказ кому-нибудь из своих, чтобы встретили людей из органов и проводили тайком в зал. Сам ведь обещал.

— Да-да, конечно, — покивал тот головой и поманил к себе одного из служителей.

Один из толпы, кого подозвал к себе Евфимий, тут же подошел и почтительно клонил голову в ожидании указаний.

— Я пока буду инструктировать архимандрита Павла, — кивнул в сторону подошедшего митрополит, — ты ступай вон к ним и они тебя проводят до приготовленного для тебя места.

Афанасьев не стал отвечать, а просто направился к стоящим клирикам, которые почтительно расступились при его приближении.

Когда Афанасьев в сопровождении священников вошел в центральное помещение Храма, в глаза до рези ударил яркий свет, льющийся со всех сторон от электрических светильников, включенных на полную мощность. Хотя, не исключено, что это ему только показалось после длительного пребывания в полутемной келье. В глаза также бросилось большое количество разномастно одетого народа. Он думал, что в Храме будет присутствовать не более 300–400 человек из числа церковнослужителей на манер заседаний Нижней Палаты Думы, но здесь было все не так, как он себе представлял первоначально. В помещении, которое могло вместить в себя разом до пяти тысячи душ, находилось на его взгляд, как минимум, тысячи две. И только где-то около половины из них были облачены в священнические ризы. Все остальные, кто здесь присутствовал, были одеты в мирское. Несмотря на то, что он и сам был одет в гражданский костюм, его сразу же узнали. Приветственные возгласы в помещении с прекрасной акустикой звучали особенно громко и порядком-таки смутили Валерия Васильевича. Он застенчиво улыбался и кивал головой направо и налево, попутно заливаясь краской смущения и чувствуя себя артистом цирка на арене от которого ждут каких-то невероятных трюков и фокусов. Его приветствовали, но из-за того, что он был плотно окружен свитой, состоящей из священников высокого ранга, близко подходить не решались.