У порога

— Так пойдет? — спросил он у неё, заправив рубашку в брюки и застегивая пуговицы на ширинке. — Надеюсь, что хотя бы галстук надевать не надо?

— Не надо, — милостиво согласилась она.

— Ну, что? Я тогда, пожалуй, пойду? — тоном ребенка отпрашивающегося погулять у строгой мамаши спросил он. — Ты как? Может со мной?

— Ещё чего?! Нет уж, не пойду, — прихмурила она брови.

— От чего же так?

— Не хочу принимать Главу Церкви в столь позднее время и в своем двусмысленном статусе, — нехотя пояснила она, придирчиво оглядывая его с ног до головы.

— С каких это пор статус невесты стал двусмысленным? К тому же в этом статусе ты сама виновата. Я сразу предлагал оформить наши отношения.

— Ой, ладно! Ступай, давай, оратор!

— Я скоренько, — опять просящим голосом, попробовал он уверить её.

— Да, не зарекайся ты! Ступай уже. Нехорошо заставлять себя ждать, — махнула Вероника рукой, вновь откидываясь на кровать и нащупывая оставленную рядом книгу.

Афанасьев еще немного потоптался, покряхтел, силясь что-то сказать, но так и придумав ничего путного, махнул рукой и, развернувшись, поплелся в гостиную, чтобы встретить высокопоставленного, но непрошеного гостя.

III.

В гостиную с камином они вошли почти одновременно, но с противоположных сторон, как «высокие договаривающиеся стороны». Лицо временного Верховного Пастыря было благообразным и в тоже время озабоченным. Лицо Верховного было хмурым и от растерянности немного глуповатым. Евфимий, поискав глазами иконостас, расположенный в направлении Иерусалима, и не найдя такового, чуть принахмурился и перекрестился на окно, тщательно занавешенное шторой. Затем осенил крестным знаменем хозяина, благоразумно отказавшись от протягивания своей пастырской длани для поцелуя. Казалось, что все давешние перипетии никак не сказались на прямизне его стана и бодрости духа. Видимо, этому старцу, привыкшему к многочасовым молитвенным бдениям, были нипочем подобные физические и психологические нагрузки. Афанасьев даже втайне несколько позавидовал его отличной физической форме. Он незаметно мотнул головой, и офицер охраны, сопровождавший церковного иерарха, не замедлил ретироваться, тихонько прикрывая за собой дверь.

— Мир дому сему и насельникам его, — прогудел могучий дядька бодрым голосом, еще раз подтверждая этим догадку Афанасьева о своих недюжинных способностях сохранять отличную форму, невзирая на возраст и нагрузки.

— Вы, ваше высокопреосвященство, кажется, начинаете несколько злоупотреблять моим добрым расположением к вашей персоне, раз позволяете себе вламываться по ночам, — вместо приветствия хмуро выговорил претензии Верховный своему несколько назойливому гостю.

— Не просителем, взыскующим милости у сильного мира сего, пришел я к тебе в дом, чадо, — тоже, в свою очередь резковато ответил Местоблюститель.

В голосе митрополита было столько строгой убежденности, что Афанасьеву сразу как-то расхотелось устраивать перепалку.

— Что? Неужели всё так серьезно? — спросил он, внимательно глядя в усталые глаза Местоблюстителя, потому что именно они выдавали в нем внутреннюю напряженность.

— Истинно, — опустил тот очи долу.

— Прошу, — указал Верховный рукой на удобное и мягкое кресло с высокой спинкой.

Евфимия не надо было долго уговаривать. Приставив пастырский посох к спинке кресла, он тут же принял приглашение, незамедлительно бухнувшись на мягкое сиденье. По тому, с каким удовольствием старец плюхнулся в кресло, диктатор понял, насколько непросто тому далось сохранять видимость телесной крепости. Афанасьев, прежде чем сесть в такое же кресло, подвинул его так, чтобы сидеть напротив гостя. Между ними стоял маленький журнальный столик, скромно украшенный букетиком каких-то невзрачных цветов.

Пытаясь изобразить радушного хозяина, Валерий Васильевич произнес:

— Столовая уже закрыта, но буфет функционирует круглосуточно, а сидеть за пустым столом, вроде как бы и не совсем прилично…

Священник по достоинству оценил намек хозяина, и его губы впервые тронула тень улыбки:

— Если не затруднит, то чаю, пожалуйста. Во рту, будто наждачная бумага, — пояснил он свою просьбу.

Афанасьев кивнул, соглашаясь, и нажал на кнопку, что была притоплена с внутренней стороны столешницы для вызова обслуживающего персонала. Тотчас на пороге гостиной возникла женщина внушительных габаритов и средних лет в белом и накрахмаленном до рези в глазах переднике. Женщина была, судя по всему, знакома диктатору:

— Ксения Андревна, — обратился он к ней, — будьте так добры, организуйте нам с Его Преосвященством чаепитие.

— Святой Отец, вам какого чая? — низким и грудным голосом, которым она запросто могла петь в опере, обратилась Ксения к митрополиту.

— Если можно, то цейлонского, дочь моя, — прогудел он ей в ответ, улыбаясь в бороду.

— Сейчас принесу, — кивнула она, и, не спросив Афанасьева о его предпочтениях, плавно выкатилась из гостиной.

Провожая взглядом её могучую фигуру, митрополит одобрительно огладил бороду, что навело Верховного на мысль о бурно проведенной молодости бывшего десантника.