У последней черты

Рука ложится на дверную ручку и пробует её нажать. И… дверь открывается. Так же как в храме. Я толкаю её и вхожу в свой номер. Лампа на прикроватной тумбочке включена. Наташка в одежде лежит поверх покрывала. Лежит свернувшись в клубок и спит.

Я тихонечко прикрываю дверь и подхожу к ней. Стою и смотрю. Она вдруг открывает глаза.

— Пришёл? — тихонько спрашивает она хриплым со сна голосом.

— Пришёл, — киваю я и сажусь на край кровати.

Наташка резко вскакивает.

— У тебя кровь! — в ужасе восклицает она.

Да уж, есть от чего ужаснуться, крови на мне много.

— Это не моя, — отвечаю я.

Она встаёт с постели и, подбежав к выключателю, зажигает свет. Потом подходит ко мне и внимательно осматривает. Я действительно весь в крови.

— Это не моя кровь, — повторяю я.

Она опускается на пол, поджимает ноги и складывает руки на коленях.

— Когда ты ушёл, я думала над твоими словами, — тихонько произносит она и опускает голову. — И… я хочу сказать. Да, я хочу ответить на твой вопрос.

Я смотрю на неё, а в голове снова оживает Окуджава со своей шинелью.

…с войной покончили мы счёты,
Бери шинель пошли домой…

17. Как рамсить будем

Я забираюсь на кровать поглубже и опираюсь спиной о стену. Сейчас посижу немножечко, а потом, как пойду-пойду… да как сделаю-сделаю…

— Егор… — шепчет Наташка. — Ты спишь что ли?

Кто, я? Да, вроде того…

— Иди, — подмигиваю я и хлопаю ладонью слева от себя. — Посиди со мной. Чуть-чуть…

Она поднимается с пола и, забравшись на постель, послушно подползает ко мне и усаживается рядом.

— Ну-ка, дай-ка я тебя обниму.

Я просовываю руку между её спиной и стеной, обнимаю за плечи и привлекаю к себе. М-м-м… как от неё пахнет. Зарываюсь лицом в тяжёлые густые волосы и вдыхаю аромат.

— Егор, — немного напряжённо говорит она. — Всё-таки мы должны…

— Тише-тише-тише-тише… — шепчу я ей на ухо. — Давай пять минуточек так посидим. Ничего не говори только, ладно?

Она молча кивает, коротко и послушно. Видать, выгляжу я так себе, страшненько, что со мной даже и спорить не стоит.

Я прижимаю её покрепче и закрываю глаза. Знаю, что не надо закрывать, но так хочется полноты кайфа. Вот, у меня в объятиях любимая, которую я не хочу и не захочу выпускать из рук. А ещё… а ещё я живой. И меня даже не подстрелили. И оружие выгрузил. Сплошные плюсы.

— М-м-м… Наташка, а как ты придумала этот трюк с передником, а?

— Что? — удивлённо спрашивает она.

— Ну, ты что, сама что ли надумала про передничек?

Она качает головой и её волосы рассыпаются и смешно щекочут мне лицо, попадают в нос и рот.

— В журнале увидела, — тихонько говорит она. — Тебе не понравилось?

— Ты что! Понравилось, ещё как понравилось. А в каком? В «Работнице»?

— В «Крестьянке», — отвечает Наташка, и я слышу по голосу, что она сейчас улыбается. — В порнографическом, в каком же ещё. В немецком.

— О, ты подписалась? — ободряюще говорю я. — Молодец какая.

— Ага и на «Пионерскую правду» по старой памяти. Нет, у однокурсницы брат из Польши привёз. Она приносила на занятия, поприкалываться.

— Это хорошо, что ты все полезные вещи замечаешь, — хвалю её я.

Она прыскает и хлопает меня по ноге.

— Егор… Ну, ты же сам велел думать про другое, а теперь…

А теперь, а теперь, а теперь…

— А теперь, — говорю я и высвобождаю руку. — Ты меня прости, Наташ, я тебе всякой хрени наговорил вечером, требовал от тебя чего-то. Дурак старый. Осёл перезрелый. Прости, короче. Вот, смотри.

Я сползаю с постели, встаю под люстру и развожу руки. Се человек, Наталия.

— Посмотри на это, — говорю я. — Со мной не всегда такое. Но, как видишь, иногда случается.

Она смотрит широко раскрытыми глазами.

— И самое страшное то, что это и с тобой может случиться. И хорошо, если это будет кровь твоих врагов, а не близких и родных. На мне сейчас кровь друзей.

Она ничего не говорит, но я вижу, что ей страшно.

— Я сказал себе, не сейчас, раньше, что должен держаться от тебя подальше, но не справился с управлением и вошёл в пике, в штопор и куда там они входят без возможности выйти. В общем, я решил, что смогу обеспечить тебе безопасность и прекрасную яркую, красивую и полную жизнь.

— А разве мне это… — пытается вставить она, но куда там, Остапа несёт.

— Главное безопасную, — продолжаю я. — Проблема в том, что рядом со мной ты в опасности и кто знает, когда это изменится и изменится ли вообще. Оставаясь со мной ты лишаешься обычной, простой жизни и очень плохие люди будут рассматривать тебя, как средство сделать мне больно, добраться до меня, забрать то что мне принадлежит. Это постоянная угроза и опасность. Это постоянная охрана, это ограничение свободы, это жизнь с оглядкой. Подумай, согласна ли ты на такую жизнь.

— Ты меня гонишь? — хмурится она.

Гонишь… Может быть, мне никого больше и не надо, кроме тебя и необитаемого острова с глинобитной лачугой.

— Нет, я тебя не гоню, — говорю я. — Просто посмотри на эту кровь и хорошенько подумай, оно тебе надо?

— А тебе? — тихонько спрашивает она. — Зачем это тебе?

Зачем это мне? Надеюсь, причина не в том, что я просто не могу остановиться…