У птенцов подрастают крылья

— …А он слюни распустил — и так упустил свою, — закончил Николай рассказ. — Ну, ребята, больше нам в лесу делать нечего — собаки совсем притомились. Пошли домой.

Домой я шел как избитый. Да неужели же Коле так нужна эта лисица? Ведь все равно шкуру продаст. Ну, сказал бы мне — с тебя магарыч. Я бы у мамы попросил. Неужели не понимает: ведь это моя первая. Он их много побил, а я еще ни одной. Обидно, чо слез было обидно, что не удастся принести домой свою первую лисицу, показать ее маме, Михалычу. Но еще обиднее было сознавать, что так поступил мой закадычный друг. Да есть ли на свете настоящая дружба?!

Смешно и стыдно сознаться: все это произошло почти полвека назад. А я сейчас пишу эти строки, и мне становится так обидно, будто все произошло только вчера. Ах Коля, Коля! Ты, наверное, и не подумал по беспечности, по лихости своего характера, какое горе ты причинил в тот раз своему верному другу Юрке.

Много, много раз мы с Колей потом охотились и дружили по-прежнему. Но этого случая я никогда не мог позабыть да и простить никогда не мог.

Впрочем, в моем прощении Коля вовсе и не нуждался.

Как-то, лет через двадцать, я все же спросил его: действительно ли он тогда убил вторую лисицу или просто подобрал мою?

Коля расхохотался и ответил:

— На то и щука в речке, чтобы пескарь не дремал. — Потом дружески обнял меня и добавил: — А кто старое помянет, тому глаз вон.

Больше об этом случае мы с ним никогда не вспоминали.

ОТКРЫТИЕ НАРОДНОГО ДОМА

Я заметил: как только предстоит что-нибудь особенно интересное, я обязательно ухитрюсь простудиться и заболеть. Так точно случилось и перед Октябрьскими праздниками. Где уж я сумел подцепить этот грипп?! Но подцепил-таки! Неужели не поправлюсь к празднику?

Огорчению моему не было границ. Однако я твердо решил не поддаваться, а чтобы скорее выздороветь, начал принимать разные лекарства, обложился горчичниками, пил три раза в день горячее молоко, да еще с маслом. Отвратительнее этого напитка я не пивал ничего за всю мою жизнь.

Накануне праздника Сергей Леонидович Благовещенский решил в первый раз зажечь в нардоме электричество и генеральную репетицию пьесы пронести на сцене при электрическом освещении — все как полагается.

И этого всего мне не удалось увидеть. Сережа ходил в нардом. Вернувшись, он с жаром рассказывал, что все было так здорово, еще лучше, чем в Москве в настоящем театре.

— А уж декорации!.. — Тут Сережа даже не мог словами выразить своего восхищения, только пальцами над головой покрутил.

Я понял, что это означает: «Превыше всего!»

И вот наступило утро 7 Ноября 1918 года. Я смерил температуру. Нормальная — значит, можно немножко выйти на улицу. Хоть одним глазком взглянуть, что там творится. А вечером — на спектакль в нардом.

Я потеплее оделся и вышел из дому. Утро было холодное, ветреное, но ясное. На улице чувствовалось праздничное оживление. Особенно много всюду молодежи. Все веселые, все спешат куда-то.

Вот мимо нашего дома прошла, построившись рядами, колонна демонстрантов. Это служащие разных учреждений. Впереди двое несли красный плакат с надписью: «Да здравствует пролетарская революция во всем мире!» Демонстранты шли в ногу и громко пели: «Вперед, заре навстречу!» За ними шли кучками просто обыватели.

Наша школа тоже пойдет колонной и тоже с плакатом. Об этом я узнал заранее от Сережи. Он уж с самого раннего утра убежал в школу.

Но школьная колонна должна была пройти не мимо нашего дома, а по другой улице — значит, я ее и не увижу. Да мне и не хотелось видеть: уж очень обидно самому не идти вместе со всеми! А кроме того, было у меня и еще одно соображение, почему мне не хотелось видеть нашу школьную колонну.

Соня, конечно, обязательно пойдет на демонстрацию и, вернее всего, будет идти рядом с Игорем.

Я чувствовал, что, если увижу это, весь праздник будет отравлен. «Пусть ходит, с кем хочет, — сказал я сам себе, — но мне на это смотреть совсем неинтересно».

А это что за колонна демонстрантов? Впереди на двух древках большущий плакат, на нем надпись: «Искусство в массы!»

Да это же нардом! Вон и Сергей Леонидович идет впереди в самой первой четверке. А вон и Ваня, и Миша — сколько знакомых! Эх, жаль, что и с ними не могу идти. Но лучше уж потерпеть, чтобы не расхвораться к вечеру.

Все спешили на Соборную площадь. Там должен был состояться небольшой митинг.

Он кончился действительно очень скоро, потому что Сережа часа через два был уже дома. Потом до вечера все было совсем как обычно, только обед мама и тетка Дарья приготовили особенный, праздничный.

— Мадам, я замечаю в вас революционный подъем, — торжественно сказал Михалыч, обращаясь к маме, — он чувствуется во всем — и в убранстве стола, и в разнообразии блюд.

— А как же иначе, ведь сегодня праздник, — ответила мама, — уж мы с Дарьюшкой постарались. Очень рада, что тебе нравится.

— Не только нравится, — отвечал Михалыч, — я просто воспарил душой и благодарю небо за все эти яства и питии.

— Ну, небо тут, положим, ни при чем, — ответила мама, — ты лучше Дарьюшку поблагодари: она ведь все старалась.