У птенцов подрастают крылья

— Дурак ты, и только, — перебил первый басовитый голос, — от лучины чад идет, и свету в ней очень мало. Одна видимость. Керосин — дело совсем иное…

Говоривший не успел как следует развить свою мысль насчет преимущества керосина перед лучимой, потому что на сцене неожиданно вспыхнул электрический свет. Из-за занавеса появились чьи-то руки и убрали керосиновые лампы. Действие пошло своим ходом.

Правда, неожиданная заминка с освещением перебила настроение публики, а кроме того, все стали опасаться, как бы опять не погасло…

Но техника на этот раз оказалась на высоте. Электричество хоть и подмигивало несколько раз, но больше не гасло. Сергей Благовещенский благополучно «умер», а полиция уже заканчивала свое черное дело — арестовала и надела на всех обитателей каморки наручники, хотела уже вести всех в тюрьму. Но в последний момент дверь распахнулась, и в помещение ворвалась целая толпа вооруженных рабочих. Наручники с арестованных были сняты и тут же надеты на самих жандармов. А главного предателя — Петьку Кононова — тут же, прямо на сцене, Миша Благовещенский заколол кинжалом. И, наступив на него ногой, крикнул: «Смерть предателям!»

— Уж это больно жестоко, — не одобрила тетка Дарья. — Коли злодей он, накажи, в морду ему дай, а уж ногами топтать — это совсем ни к чему.

Возражать ей никто не стал. Занавес задернулся, в зале вспыхнул свет, и на авансцену вышли все участники спектакля; вышли веселые, улыбающиеся, фужно держа за руки один другого. В самом центре гояли рядышком два «заклятых врага» — Сергей Благовещенский и Петя Кононов. Они улыбались публике и друг другу и тоже держались за руки.

— Помирились, значит, — обрадовалась тетка Дарья. — Это самое хорошее. Чего зря друг на друга петухами наскакивать? Помирились, и слава богу.

После спектакля вся публика вышла в фойе, зал проветривали, убрали все стулья, лавки. Стулья вынесли за сцену, а лавки нагородили одну на другую в самом конце зала.

В общем, помещение освободили для танцев. Теперь на сцене приготовили места для участников струнного оркестра, а сбоку поставили еще пианино.

— Слышнее будет, — пояснил кто-то из устроителей.

Отдохнув от зрелища и размявшись немножко в фойе, публика вернулась в зал. Мы уселись на сцене на свои места кто с мандолиной, кто с балалайкой, кто с гитарой… Миша Благовещенский засел за пианино, ему ведь все равно было, на каком инструменте играть, — на всех он умел.

Занавес раздвинулся, и со сцены полились в зал томительные звуки вальса «Все для тебя, дорогая».

Под эти звуки робко, нерешительно заскользили первые пары, потом все больше, больше, и вот уже сплошной цветной вихрь закружился, по залу.

Я с гитарой сидел сбоку оркестра и старался различить среди танцующих своих знакомых. Вот Сережа с Тоней. Как ловко у них получается и как свободно держатся, прямо будто у себя дома! Сережа что-то говорит, Тоня кивает головой, смеется. Ах, как бы и мне хотелось быть там и так же ловко кружиться по залу под эти грустные и в то же время такие подмывающие звуки.

А вот и Соня. Ну конечно, со своим Игорем. И тоже смеются, разговаривают. Вот Соня высвободила руку, поправила волосы… Теперь уж я, не отрывая глаз, смотрел только на эту пару.

— Юрка, что ты играешь? — в ужасе шепнул мне мой сосед, тоже гитарист.

Я сразу опомнился. Играю совсем не то, хорошо, что оркестр большой, соврешь — не услышат. Я постарался напрячь внимание, не отвлекаться.

В перерыве на сцену ко мне пришел Сережа. Он был возбужден танцами и очень весел.

— Зря, брат, не танцуешь! — сказал он мне.

— Я не танцую, чтобы они… — я указал на публику, — чтобы они могли танцевать.

— Ну, это уж совсем вздор, — возразил Сережа. — Попроси Мишуху Благовещенского — он отлично один на пианино сыграет, так же хорошо танцевать можно. — Сережа лукаво улыбнулся и тоже указал на публику. — А о них вы, музыканты, очень плохо заботитесь. Все ребята на сцене расселись, а девушки друг с дружкой танцуют, кавалеров раз, два — и обчелся. Лучше б туда, увальни, шли.

Сережа был, конечно, прав. Совсем не гитара и не преданность музыке держали меня здесь на стуле. Держала проклятая застенчивость, держал страх показаться неловким и смешным.

Но я в этом Сереже не признался и начал развивать теорию насчет того, что танцы — это вообще устаревшая, даже отмирающая форма развлечения.

— Не знаю, что там через сто лет будет, — ответил на мои разглагольствования Сергей, — а сейчас все, кто умеет, танцуют. И ничего тут нет плохого, даже очень весело. — Он помолчал, потом с каким-то участием взглянул на меня и сказал: — Смотри, и второй раз опять такой же крах получится, опять в «мумочках» останешься.

Я предпочел сделать вид, что не понял, на что он намекает. А Сережа и не продолжал. Он легко спрыгнул со сцены в зал и опять подошел к Тоне.

Мы заиграли падекатр. Соня с Игорем куда-то исчезли из зала. Мне стало совсем не по себе. В первом же перерыве я ушел домой.

Я ПРИНЯТ В ТРУППУ