У самого синего моря

— Я прошу вас вернуться туда, откуда вы к нам пришли! — Он твердо посмотрел красивой женщине в зеленые глаза. Василиса глубоко и сокрушенно вздохнула.

— Никак невозможно, царевич.

— Почему? — Набычился Джон.

— Традиции…

— Боже мой! — Джон в праведном гневе хрястнул бокалом о танцевальную площадку. Прозрачные искры тонкого стекла разлетелись брызгами в стороны.

Музыка затихла.

Увлеченно танцующие пары застыли в недоумении.

Японец вылез из подмышки Афелии и быстро ретировался к своим аккумуляторам. Сим-Сим выпустил из объятий Лебедь и смущенный висел над полом, подрагивая кольцами своего дымчатого хвоста.

Лебедь, с перепугу, обернулась лебедью, взлетела высоко в небо и уселась на шпиль, предназначенный для поднятия флага Соединенных Штатов.

Джон, разумеется, давно собирался вывесить флаг, как и полагалось добропорядочному гражданину этой страны, но все как — то не доходили руки.

Все что — то мешало и препятствовало.

Все никак не получалось настроится на отдыхательный лад.

Цыгане замерли словно, приколоченные к площадке, косили по сторонам глазами не решаясь ни продолжать танцы ни совсем их прекратить. Они только печально смаргивали черными глазами, да легкий ветер трепал их одежды.

А так — музей восковых фигур мадам Тюссо, да и только.

Однако отсутствие музыки нисколько не мешало наслаждаться жизнью последнему участнику танцевального марафона.

Глуховатая Щука с ужимками и приседаниями по-прежнему колотила костылями о сосновые доски площадки и заливисто распевала славянский фольклор.

Ее длинное тело билось в такт ее внутреннему ощущению ритма. Участники действа заворожено уставились на исполнительницу. Ее песенки многим показались забавными и даже затмили не этичную выходку Джона.

Афелия, удивленно переводила взгляд с Джона на Василису с Василисы на Щуку и никак не могла решить возмущаться ли ей тем, что Джон пил с ее подругой шампанское или снова пуститься в пляс, тем более, что ритмика подергиваний водоплавающего чудовища была столь же чудовищно заразительна.

Щука, разухарившись, отбросила костыли и стала своим хвостом отбивать такую чечетку, что Джон почувствовал себя оскорбленным.

Это он — великий актер, мастер публичных выступлений умеет танцевать настоящий степ, а не какое — то чудище морское.

Рыбка, услышав залихватские частушки своей родственницы, наполовину вылезла из кастрюли и, засунув длинные грудные плавники в рот, увлеченно и оглушительно засвистела.

Щука, ощутив явную поддержку, взяла на тон выше.

Василиса, увлеченная щукинским танцем, громко щелкнула пальцами.

Сразу же заиграли гитары скрипки и бубны цыган. Сами цыгане, очнувшиеся от столбняка, припустили русского, нисколько не смущаясь своей отличной от русской национальной принадлежностью.

Грохоча о сосновые доски подкованными туфельками, ладно пропела жгучая брюнетка с черными глазами, и пышной копной длинных вьющихся волос. Она подрагивала бедрами, плечами, гремела тяжелыми ожерельями на шее. Ее двенадцать разноцветных юбок разлетались веером, обдавая публику будоражащим запахом здорового женского тела.

Лебедь упала камнем с высоко шпиля флагштока прямо в центр танцевальной площадки и снова обернулась девицей. Подхватила под руку горбоносого кудрявого напарника танцовщицы и закружила его в собственной интерпретации моряцкого «яблочка».

У Джона отвисла его замечательная челюсть.

Он никогда не видел свою супругу столь жизнерадостной воодушевленной и… Развязной? Скорее — нет.

Он нахмурился, прикусил зубами палец и задумался.

Взбешенная славянскими ритмами публика не замечала его одинокого силуэта на краю танцевальной площадки.

Она улюлюкала, блестела глазами, сверкала голыми плечами и икрами, веселилась так, словно мстила судьбе за все неудачи, за всю боль, за все — то мерзкое и пакостное, через что пришлось пройти для того, чтобы оказаться здесь.

На этой эстраде и пить горькую и веселиться так, что уже не разберешь — рыдает человек или смеется.

Джон поднял задумчивый взгляд на изумрудное облако легкой ткани, сквозь которое просвечивала ладная фигурка, одетая в тонкое золотое белье.

Сейчас Афелия была настоящей! Вот в чем весь фокус! Ее вечные капризы, ребячество, постоянные депрессии или бурные немотивированные проявления любви и нежности были ничем иным как защитой, броней, или слабыми попытками стать своей в чужом для нее мире.

Понять, кто ты есть на самом деле — главный вопрос, на который мы должны ответить себе пока бьется в груди сердце. Пока кровь еще горяча. Пока она еще бежит по жилам и снабжает кислородом органы.

Но вокруг условности, вокруг тени, маски из условностей и негласных правил.

Как же они значимы!

Как же они беспощадны!

Как же они ненавистны!

Если у вас на руке не «Ролекс» а «Сейко», то вы недостойны приема герцога Эдинбургского.

Если вы ездите на работу на «Опеле», а не на БМВ, вы никогда не поднимитесь по должности выше начальника отдела.

Если вы отказались от сигары, предложенной начальником сославшись на нелюбовь к табаку, то можете в ту же секунду ставить на своей карьере крест.

Так что же наша жизнь? — Джон поежился. Он не часто задавал себе подобные вопросы.