У смерти оттенков нет

— Батя, да очнись ты! Какие москали? Ты не повторяй фейки ваших журнализов! Ваш президент Порошенко вон паспортами российских военных размахивал за границей. Последний идиот знает, что у военных не может быть паспортов — у них военные билеты или удостоверения офицерские. Вы хоть одного российского солдата сами видели? В плен, может, взяли? Что ты чешешь, отец? Идет самая настоящая гражданская война! Конечно, гражданская война — это отец на сына, брат на брата… Так в прошлом веке было, когда Донбасс еще не был Украиной. Только тогда на Украине все воевали против всех. Немцы, петлюровцы, белые, красные, зеленые, махновцы, банды всякие. А сейчас вы одни — и махновцы, и бандиты, и белые, и петлюровцы в одном флаконе.

И снова отозвалась Галина.

— А еще — вы хуже немцев, хуже фашистов. Да, те в печах людей сжигали и газом травили, так вы скоро тоже будете. Недалече ушли… деток малых убиваете, школы и больницы обстреливаете, города из пушек разрушаете, мирное население уничтожаете, голодом морите… Вон, в Луганске летом разрушили фильтровальную станцию, перебили водопровод, люди без воды в жару. Это шо, тоже по российской армии стреляли?

Иван снова не ответил. Потом все же сказал, тяжело роняя слова:

— Мне с вами тут байки травить некогда. Вы — сепаратисты и предатели свого народа, точка. Допрашивать вас незачем и некогда. Таких мы сразу в расход пускаем. И жена ты мне, Галя, или не жена — тут никого не колышет. У нас вон два брата по разные стороны фронта. Один у нас служит, другой у вас. Кожэн дэнь по мобиле передзвонюються. Одын кажэ — дывысь, братан, щоб на кулю мою нэ нарвався…

Все молчали.

Иван тоже помолчал и продолжил.

— Ты, Галя, раз пишла на войну, то вжэ пойняла — цэ нэ играшкы. Нэма тут снисхождения ни до кого. А таких, як ты, стриляють одразу… Так шо…

Он снова замолчал. И заговорил уже по-русски.

— Ты, сынок, если хочешь, чтобы маму твою не мучили — сам ее и застрели. Сделай ей такую милость. Может, зачтется тебе, не станут тебя стрелять. Себя спасешь.

Снова помолчал и закончил на своем суржике.

— Мамке уже не поможешь, а вот ты молодой щэ, можэ, выживешь… А заодно и дивку цю можеш кончиты… И цэ всэ, що я можу для вас зробыты.

Галя пристально смотрела на мужа и молчала. Она не понимала, как тот, с кем она столько лет делила и стол, и кров, и постель, от кого родила и с кем растила детей, вместе преодолевала горести и встречала радости, как этот человек мог вот так, спокойно отправить ее на смерть? Буднично, обыкновенно, как будто речь шла о поездке на море, а не отправке на тот свет.

А Сергей не молчал.

— Да… Не думал я, отец, что все настолько плохо. Ты предлагаешь мне убить свою мать? У самого смелости не хватает? Или ты ее все еще любишь? Так зачем ты здесь? Иди к нам, тебя простят, с нами будешь воевать… С мамой, я уже… — тут он смутился, глядя на свою левую руку, точнее, на то, что от нее осталось.

Но продолжил.

— Тебя обманули, всех вас обманули, головы задурили. Я не верю, что ты можешь такое мне предложить. Ты шутишь может? То твое решение или тебе сказали так сделать?

Иван ответил не сразу. Но все же ответил.

— Я, Серега, может и ошибаюсь. Не нам тут решать, кто прав, кто виноват. Но вот Галя мне про копанки говорила, шо я по-русски говорил… Так я на тех копанках рабом был. Копейки за рабский труд свой имел. Вы у меня много чего получали? Конфеты только по праздникам, а про игрушки всякие дорогие… Вон, тебе, Серега, смастырил деревянного коня, и ты на нем до шести лет скакал. А велосипед нашел на свалке и починил, сделал не хуже магазинного. Потому шо денег не было на все это. А счас я вольный человек. И могу всех тех богатеев, на которых гнул спину, счас в распыл пустить. И ваших, и наших — всех. Придет время — и до презика нашего доберемся, и вашего Путина кровью умоем. Наша власть пришла, вот мы за нее и воюем. Как тогда, в гражданскую — то ты верно заметил, сынок. И кровь надо проливать и свою, и чужую. А раз вы встали поперек нашей власти — то никто цацкаться не будет. Вон, Блаватская, кстати, землячка наша, с Днепра родом, писала: «Если колесница двигается к свету, то возница не отвечает за раздавленных ею червей!» Вы сами решили, кто вы. И ты, Галя, напрасно меня все время считала недалеким и забитым. Да, я терпел, у меня не было выбора. Но сейчас выбор есть, и я его сделал. Вы тоже можете его сделать, хотя я думаю, что вы его уже сделали…

Сергей удивленно посмотрел на отца.

— Вооооот оно что… — проговорил он, растягивая слова. — Ты, выходит, идейный по другой части. То есть, ты не укронацист, но националист, не бандеровец, ты — откровенный фашист, да? Рерихов начитался, Блаватскую? Агни-Йогу изучал может?

— Да, сынок, читал и Рерихов, и Блаватскую, и Живую этику, и много чего еще. И фашисты правильное дело делали, жаль, не всех евреев перебили, да и русских надо было больше… Но жидов точно мало, вон, теперь все эти ротшильды и рокфеллеры нами управляют!

Как ни страшна была ситуация — две окровавленные женщины, раненый парень, а над ними — вооруженный здоровенный мужик, но Сергей не выдержал и расхохотался.