У смерти оттенков нет

Сергей переступил порог и, увидев мать, не смог произнести ни слова. Потом все же пришел в себя, подошел к Галине и встал перед ней на колени.

— Мама… Что они с тобой сделали…

Казнь

Галина всматривалась в сына и не знала, радоваться ей или горевать. Да, живой, но без руки. И в плену. Но ведь вот рядом его отец, ведь не даст он сына на растерзание. Не может такого быть! Ну, пусть ее расстреляют, она уже пожила. Хотя это ведь ее Иван, вместе столько лет прожили, не может он…

Но она ошибалась.

— Шо, курва, путинская подстилка, значит, на своих пошла, своих убивала? Вы там все москалям продались, да? И сына вон за собой потянула? Так теперь и тебя, и его прибить надо, щоб род свой не позорили!

Галина подняла голову, всмотрелось в некогда родное лицо мужа, искаженное теперь гримасой ненависти. В его глазах пылал какой-то сумасшедший огонь, они блестели, как у наркомана, принявшего большую дозу. Она не узнавала Ивана — это был какой-то совершенно другой человек, совершенно не тот, которого она знала столько лет, с которым растила детей, бедовала и радовалась. Нет, бывало, он напивался, нес такую же пургу, что-то там про Великую Украину, про какую-то трипольскую культуру, про УНР и гнет большевиков… Но она не обращала тогда внимания — ну, спьяну чего только мужики не сболтнут? Правда, потом, как муж уехал с концами на тот свой Майдан, она поняла, что напрасно не придавала значения той пьяной болтовне…

— Иван, шо ты несешь? Какой род? Мой род на станице Луганской — казаки до седьмого колена. И я — казачка! То ты, может, у себя там на Буковине овец пас, и твой род привык, шоб его пасли, как тех овец! А мы всегда были людьми вольными! Донбасс — наша земля, русская, испокон веков. Мы по-русски разговаривали всегда, тебе разве это не знать? Ты сам на каком языке говоришь?

— То ты, курва, украинськои мовы нэ знаешь, тому з тобою москальскою говорю! — заорал Иван.

— Та ты, Ваня, как до нас приехал и стал работу искать, сразу по-русски заговорил, как миленький. И когда спину гнул на копанках, и когда в пивной с мужиками сидел — на русском балакал. А теперяча ты этот ломаный суржик мовой называешь? Понавыучивали польских, та мадьярских словечек, разбавили русским словами — вот вам и украинский язык, да? Ладно, говорите, шо хотите и как хотите, хоть по-цыгански, но нас-то зачем силовать? Зачем вы сюда приперлись? Свои порядки устанавливать? Мы и без вас, «освободителей», нормально жили — не богато, но без бед, без горя. А твои дружки столько горя принесли!

— Ах ты, ж, ватница, говорил я тебе, говорил, шоб ты ту брехню московитов не слухала, набила себе в голову дури…

— Ты, Ваня, с больной головы на здоровую не вали… То у тебя в голове дурь. И не только в голове — ваши все в бой идут обдолбанные… И на Майдане своем ты такой же был, и сейчас… Про все забыл — про семью, про детей! Где ты был, когда нашего Ванечку, кровиночку мою, твои дружки убивали? Самолеты мирные города бомбят, с пушек обстреливают, всех косят — стариков, женщин, деток малых! Фашистюки ваши сына твого убили, сыночка, Ванечку! Ему ж только пять, пять годков исполнилось, падла ты такая, ты сейчас за сына должен своих «правосеков» рвать! А ты тут стоишь, передо мной красуешься?! Вы тока с женщинами и детьми воевать могете, херои! Я, пятидесятилетняя баба, оружие взяла, шоб за сыночка вам мстить! А ты? Ты с убийцами сына водку жрешь и теперь свою жену решил порешить? И второго сына хочешь на тот свет отправить? Мало тебе? Да что ж ты за нелюдь такая?!

Пока Галина приподнявшись, говорила, а Сергей ее обнимал и поддерживал, Иван стоял перед ней, то бледнея, то краснея. Его кулаки сжимались и разжимались, казалось, он вот-вот кинется избивать свою жену. Но он стоял на месте, только вены вздулись у него на лбу. За его спиной стоял один солдат из его батальона, здоровенный «айдаровец» и, видимо, ему не понравилось, что какая-то пленная ополченка такое говорит. И пока Иван слушал, тот вдруг выдвинулся из-за его спины и, ни слова не говоря, со всего размаха заехал ногой прямо в лицо женщине. Та ахнула и, залившись кровью, упала на спину, ударившись головой о бетонный пол. Сергей вскочил и попытался защитить мать, ответить на удар, но, получив кулаком в лицо, упал рядом с Галиной.

Иван встрепенулся.

— Погодь, дружэ Француз, мы щэ встыгнэмо цых сепаратюг побуцкаты. Зараз мэни иншэ трэба! Ты, Француз, покы шо выходь, я с жинкою побалакаю сам, згода?

— Ты, Иван, дывысь, тут не ты повынэн балакаты, а кулэмэт! Тут вжэ слова не зроблять ничого!

Амбал сплюнул в сторону пленных, повернулся, и вышел, притворив за собой тяжелую дверь.

Галина, застонав, поднялась и села. Сзади ее бережно поддерживал сын, украдкой вытирая окровавленное лицо. По щеке матери тоже стекала кровь — украинский солдат рассек ей своим «берцем» бровь. Она устало вздохнула и продолжила:

— Одного не могу понять — как я всей этой мерзости в тебе сразу не разглядела? Ты ведь таким был вроде спокойным, душевным… Любили же друг друга, деток вон родили. У нас такие сыновья растут… выросли…

А Ванечка уже не вырастет…