У студёной реки

Здесь они оказались поздней осенью 1941 года, когда уже полыхала на западе страшная по своей сути и последствиям война. Здесь в Сибири её влияние ощущалось по строгости осунувшихся сосредоточенных лиц, военной форме на мужчинах, эшелонах с людьми и техникой, и вдруг опустевшим деревням и сёлам, в которых теперь в основном бабы, да девки с мальцами вершили все мужские дела.

Собственно этого Карл помнить не мог. Мама его полуголодного в обмороке принесла на руках в избу, что отрядили им на проживание, подселив к немолодой уже паре, отправившей на войну двух сыновей. И уже здесь, на краю Шаманки, началась их новая жизнь, и впервые осознанная жизнь Карла.

Отец тоже был невдалеке от них, и это было большой удачей, так как власти нередко разлучали семьи, обрекая на долгие страдания в разлуке. Но и здесь для неблагонадежных мужчин власти определили иной статус пребывания в местах переселения.

Этот статус был – зек.

Здесь возле Шаманки в отдалении у реки Каторжанки были выстроены бараки, обтянутые колючей проволокой. Вновь прибывшие были заняты заготовкой леса, сплавляя и вывозя брёвна к реке, по которой отправляли древесину вниз по течению реки до города, где она попадала на переработку. Говаривали, что из тамошней сосны делают приклады для винтовок, ящики для снарядов и патронов, а из берез – лыжи для солдат.

Отца Карл не помнил совсем. Стефан Инсберг не мог выходить за внешние пределы колючей проволоки, чтобы повидать сына. Карл помнил лишь отрывочно, как они с мамой готовились к встрече с отцом, экономя, собирали для него хлеб, сало и прикупали табак. Утром, в назначенный день, торжественно выходили в направлении лагеря и вместе с другими женщинами шли несмело в запретную зону, через шаткий мост, мимо охраны и рвущихся с поводков псов.

Всё было не то, что строго, было жестоко, и жизнь отказывалась от улыбок и смеха в этих местах.

Мама позже рассказывала, что её муж, печной мастер и жестянщик был почти что коммунистом, поддерживал всё советское и был сторонником и равенства, и братства. Выбравшись из Кёнингсберга в Таллинн, после прихода к власти фашистов, молодой и грамотный Стефан активно взялся поддерживать местных коммунистов, а после прихода в Эстонию Красной Армии радовался неподдельно, но вдруг оказался в списках неблагонадежных как бывший подданный Германии.

Так семья Стефана Инсберга – он сам, молодая жена с трехлетним сыном оказались в Сибири, преодолев в теплушке тысячи верст по огромной, особенно в сравнении с крошечной Эстонией, стране.

Везли их поврозь.

Отец под охраной в охраняемом вагоне, а они с сыном и такими же, как они женщинами и детьми, в набитых до отказа деревянных теплушках. Вагоны продувались насквозь, а в дождь в вагоне было сыро и холодно. Благо, что основной путь поезд с депортированными проделал летом и только на исходе пути вагоны застряли, пропуская на запад военные эшелоны. Здесь их и застала стылая сибирская осень, холодные туманы и изморозь к утру на стенах вагона.

Отец умер в лагере.

Здоровья молодому печнику хватило лишь на два неполных года. Сначала ему не повезло – придавило и изрядно помяло скатившимся бревном, а потом началась чахотка, харканье кровью и сил тянуть непосильную лямку жизни уже не достало.

Отца похоронили у деревни на берегу Иркута. Сами похороны Карл немного помнил. Запомнил, как опускали дощатый, грубо сколоченный гроб и как громко застучали комья земли о ящик с телом отца. Малый еще не понимал, от чего так убивается над ящиком его мама. Запомнил неказистый холмик земли и установленную каменную плиту, что изготавливали сами заключенные в лагере для «своих нужд».

Карл сидел на лавочке возле подъезда своего дома и вспоминал, как его молодого выпускника горного техникума откомандировали на север к океану, в далекую Хатангу.

А куда еще направить отличника и обладателя красного диплома с такой непростой фамилией как Инсберг и именем Карл?

Конечно, на самый трудный и удаленный от центра жизни участок социалистического созидания.

Так будет всем спокойнее.

Вспомнил, как он получал паспорт.

Метрика о рождении, что сохранилась еще с Кёнингсберга, написанная по-немецки красивым готическим шрифтом, с приложенным листком перевода с немецкого на русский, встревожила паспортистку.

− Что за Кёнигсберг? Нет теперь такого города!

И процедила, сжав до белизны губы, глядя в упор на побледневшего парнишку:

− Немчура недобитая…. Давят вас, давят…, а вы из всех щелей все лезете и лезете…

Карл, не помня себя, стремительно вышел и, не забрав метрики, вернулся домой.

Вскоре, однако, его вызвали в милицию повесткой и милицейский чин, строго оглядев мальчишку, вручил ему паспорт, в котором в графе национальность стояло «немец», а местом рождения указан сибирский шахтерский городок.

Жена, с которой он сошелся на севере, сразу после знакомства, высказала недовольство его режущим слух именем.

− Карл! Что за имя для русского! Я буду звать тебя Кириллом! Может возьмешь и поменяешь имя официально?