У светлохвойного леса

Вскоре воротился и Игнат. Мальчишка, которого он провожал до дома, по всей видимости, действительно был с Шелковым честен, поскольку Игнат вернулся без провизии и без скота. Впрочем, Николай после того белого камешка и искренне жалостливого взгляда мальчишки не допускал ни единой мысли о том, что слова его могут быть ложью.

Минуты три Николай еще потолковал со своими рабочими, ставшими ему за все это время друзьями, поблагодарил их за помощь и заплатил каждому причитавшееся. Затем же под громкие прощальные возгласы крестьян, под их подбрасываемые шапки и поднятые вверх машущие руки, Шелков с оставшимися вещами и заработанными на рынке деньгами отправился в славный град на Неве. Для выезда на главную дорогу нужно было пересечь путь через лес. Шелков, разумеется, мог бы еще на одну ночь остаться в гостинице, а уже утром отправиться в путь, но упрямый характер наставлял его на те мысли, что ежели он, не жалея себя, поедет в путь дорогу сейчас, то к утру, с большей на то вероятностью, уже будет в Петербурге. А в Петербурге желал он оказаться как можно быстрее.

Темнеть начало достаточно скоро, и Николай, ожидающий того, что туманные облака, как и прошлой ночью, заслонят собою слабенькие кристаллы звезд, зажег керосиновые фонари и расставил их в разных углах телеги. Получилось достаточно складно, да и керосиновый свет наводил иллюзию спокойствия. Хотя это было рискованно, ведь источники света запросто могли привлечь диких животных и разбойников. Геннадий Потапович как-то рассказывал Николаю, как в молодости, пересекая этот же лес, он заимел печальный опыт встречи с разбойниками, которые тогда отобрали все его деньги и оставили купца избитым валяться на дороге, покуда не подобрал его проезжающий мимо смотритель. Внезапное воспоминание истории отца еще больше встревожило Николая. Тем не менее у Шелкова имелось с собою ружье, которое, опять же, смог вынести кто-то из крестьян из горящего барского дома, что теперь было весьма кстати. Оружие лежало на коленях Николая, и в любой момент он был готов пустить его в дело. Если трещала какая-то старая высохшая веточка или где-то вблизи давала о себе знать сова, Николай тут же клал руку на ружье, средоточенно определяя возникший в том или ином месте звук. Он впервые ехал по ночной лесной дороге и нынешнее положение свое явно считал незавидным. Многие ели были кривы и дремучи, они склонялись почти до плеч Николая, безобразно сплетая свои старые жуткие ветви в объятиях между собой. Шелкову то и дело приходилось уклоняться, чтобы они не задевали его. Некоторые изрядно непослушные деревья все же смогли понатыкать плечи, шею, голову и грудь Николая, доставляя ему колкое, холодное, нервозное ощущение старых грубых иголок. Этот лес сильно отличался от того доброго и светлого леса, в котором в детстве с наслаждением проводил время маленький Николушка. Ели там были мягкими и нежными, не то, что эти – холодные, жесткие и пугающие ранимое сердце деревища. Благо этой ночью подвывал попутный Николаю ветер, который хоть иногда шевелил все эти спутанные ветви-руки, предоставляя более-менее свободный путь. Темноту же, к великому сожалению, дружественный ветерок одолеть не мог, и Шелкову только оставалось надеяться, что фонари его продержатся как можно дольше. Эти фонари, к слову отметить, покупал Геннадий Потапович как раз до отъезда Николая в академию. Покупал он их на местном рынке у балтийского мастера, который в Латвии владел целой мастерской со множественным количеством фонарей в викторианском стиле. Мастер расхваливал не только изысканность своих изделий, но и несомненное их качество и долговечность. Что, в общем-то, и оказалось правдой. Хоть у Шелкова и не было более спичек, он был уверен в том, что балтийский фонарь еще долго будет держать свет, что сейчас очень было надобно Николаю.

Телега неожиданно остановилась.

– Но-о-о, что встала?! – Николай строго обратился ко вдруг вставшей истуканом скотине, но, вновь ощутив всю грозность лесной ночи и вероятный страх лошади, смягчил голос: – Заряночка, миленькая, ну иди же, иди. Что же ты там такое заприметила, глупышка моя?

Не сдвинувшись с места, лошадь только лишь фыркнула и зацокала передним правым копытом. Где-то вдали подала малоприятный голос сова.

– Да что же такое-то? Не вижу ничего, – проговорил Николай, пытаясь вглядеться в лесную темноту.

Аккуратно соскочив с телеги, он схватил самый ближайший фонарь и, пройдя несколько вперед от скотины, увидел, что впереди две канавы с болотной водой, между которыми невинно простилается худенькая дорожка.

– Тьфу ты, зараза! – проговорил Шелков. – Как бы теперь не увязнуть. Ай, ладно, уж как-то ведь проехать надо… Осторожненько и проеду.

Он вернулся в телегу и легонько встряхнул поводья, веля лошади двигаться вперед. Первое время она еще побрыкалась, но вскоре сдалась.

Кое-как она зашла на эту дорожку и, дрожа и все еще фыркая, потащила по ней телегу с хозяином.

– Ну-ну, родненькая, спокойно, сейчас переедем с тобой, – успокаивал ее и себя Николай, нервно натягивая поводья.