У цыганок

- Теперь через час-другой насту пит ночь. Темнота, я хочу сказать, ночная прохлада. Наконец-то... Можно будет вздохнуть.

Кондуктор в ожидании глядел на него, и Гаврилеску стал рыться в своих карманах.

- После полуночи сможем вздохнуть, - обратился он к кондуктору. - Что за длинный день, - прибавил он раздраженно, потому что не мог найти бумажник. - Сколько перипетий!.. Ах, наконец-то! - И он протянул кондуктору банкноту.

- Эта уже не годится, - сказал кондуктор, возвращая купюру. - Обменяйте в банке...

- Почему? - недоумевал Гаврилеску, вертя банкноту в руках.

- Изъята из обращения год назад. Обменяйте ее в банке.

- Любопытно! - произнес Гаврилеску, внимательно разглядывая купюру. Сегодня утром годилась. И цыганки берут. У меня были еще три таких, и цыганки взяли.

Женщина побледнела, раздраженно вскочила с места и пересела в другой конец трамвая.

- Не надо было говорить о цыганках при даме, - укорил его кондуктор.

- Все говорят! - возразил Гаврилеску. - Я три раза в неделю езжу этим трамваем и даю вам честное слово...

- Да, это правда, - вмешался какой-то пассажир. - Мы все говорим, но не при дамах. Надо сохранять благоразумие. В особенности сейчас, когда цыганки собрались устраивать иллюминацию. Да-да, и муниципалитет дал разрешение: они устроят в своем саду иллюминацию. Я, могу вам сказать, человек без предрассудков, но иллюминация у цыганок - это вызов!..

- Любопытно, - произнес Гаврилеску. - Я ничего не слышал.

- Пишут во всех газетах, - вмешался в разговор другой пассажир. - Какой позор! - воскликнул он громким голосом. - Безобразие!

Несколько человек обернулись, и под их возмущенными взглядами Гаврилеску потупился.

- Поищите, может, у вас есть другие купюры, - сказал кондуктор. - Если нет, придется вам выйти на следующей остановке.

Гаврилеску покраснел и, не решаясь поднять глаза, стал шарить по карманам. К счастью, кошелек с мелочью оказался поблизости, среди многочисленных платков. Отсчитав несколько монет, он протянул их кондуктору.

- Вы дали мне всего пять леев, - сказал кондуктор, указывая на свою ладонь.

- До Почтовой таможни.

- Не важно докуда, билет стоит десять леев. На каком свете вы живете? сурово произнес кондуктор.

- Я живу в Бухаресте, - гордо ответил Гаврилеску, поднимая глаза на кондуктора. - И езжу на трамвае по три-четыре раза в день вот уже не один год и всегда платил пять леев.

Теперь весь вагон с интересом прислушивался к разговору. Несколько пассажиров пересели поближе. Кондуктор подбрасывал монеты на ладони.

- Заплатите за проезд или выходите на следующей остановке.

- Трамвай подорожал года три-четыре назад, - вставил кто-то.

- Пять лет назад, - уточнил кондуктор.

- Даю вам честное слово... - торжественно начал Гаврилеску.

- Тогда выходите на следующей остановке, - перебил его кондуктор.

- Лучше уж доплатите, - посоветовал кто-то. - До Почтовой таможни идти далеко.

Гаврилеску отыскал в кошельке пять леев и доплатил.

- Странные происходят вещи, - прошептал он, когда отошел кондуктор. Решения принимаются за ночь, за двадцать четыре часа... Точнее, за шесть. Даю вам честное слово... Но в конце концов, зачем настаивать? Это был ужас-ный день. И что еще серьезнее, мы не можем жить без трамвая. Я, во всяком случае, вынужден по три-четыре раза в день ездить на трамвае. Впрочем, урок музыки стоит сто леев. Вот такую купюру. Но теперь и эта купюра не годится. Надо идти менять ее в банке...

- Дайте мне, - сказал пожилой господин. - Завтра обменяю в конторе.

Он вынул из бумажника купюру и протянул ее Гаврилеску. Гаврилеску осторожно взял ее и, внимательно рассмотрев, произнес:

- Красивая. И давно она в обращении? Пассажиры с улыбкой переглянулись.

- Года три, - промолвил один.

- Любопытно, что мне такая до сих пор не попадалась. Правда, я человек рассеянный. Артистическая натура...

Он спрятал купюру в бумажник и посмотрел в окно.

- Стемнело. Наконец-то!

И вдруг почувствовал такую усталость, такое изнеможение, что, закрыв лицо руками, зажмурился и так просидел до Почтовой таможни.

Он напрасно пытался открыть дверь ключом, потом долго жал на кнопку звонка, стучал - погромче, потише - в окна столовой, наконец, вернулся к входной двери и принялся дубасить кулаком. Вскоре в темном окне соседнего дома появилось белое пятно ночной рубахи, и хриплый голос крикнул:

- Чего скандалишь? Ты что - спятил?

- Простите, - произнес Гаврилеску. - Не знаю, что с моей женой. Она не откликается. И видно, ключ сломался, не могу войти в дом.

- А чего вам входить? Вы кто будете? Гаврилеску подошел к окну.

- Хоть мы и соседи, - начал он, - но, кажется, я не имел удовольствия с вами встречать-' ся. Моя фамилия Гаврилеску, и я живу здесь с женою Эльзой...

- Значит, не туда попали. Здесь живет господин Стэнеску. И его нету. Уехал на воды.

- Позвольте, - возразил Гаврилеску. - Мне очень жаль, что приходится вам перечить, однако, думаю, вы ошибаетесь. Здесь, в доме сто один, живем мы, Эльза и я. Живем четыре года.

- Господа, прекратите немедленно, спать не даете! - крикнул кто-то. Какого черта?!

- Он притворяется, будто живет в квартире господина Стэнеску...