У цыганок

Потом он будто задремал и проснулся от дуновения, ему почудилось, где-то открыли окно и повеяло ночной прохладой. Но нет, ощущение было другое, совсем незнакомое, и на мгновение он застыл, почувствовав озноб. Что случилось после, припомнить не удавалось. Какой-то крик испугал его, он очнулся и понял, что бежит в темноте. Бежит как безумный, ударяясь о ширмы, опрокидывая зеркала, разнообразные мелкие предметы, странным образом разложенные на ковре; он скользил и падал, но тут же вскакивал и снова пускался бежать. Перепрыгивал через сундуки, обегал зеркала и ширмы и внезапно осознал, что немного рассеялась тьма и контуры предметов различимы. Словно в дальнем конце коридора на необычной высоте открылось окно, и сквозь него проникал гаснущий свет летних сумерек. Но в коридоре жара стала непереносимой. Надо было остановиться, перевести дух, тыльной стороной ладони он отер пот со лба и щек. Сердце стучало так, что, казалось, вот-вот разорвется.

Еще не добравшись до окна, он вновь в испуге остановился. Откуда-то донеслись голоса, смех, шум отодвигаемых стульев, будто целая компания встала из-за стола, направляясь ему навстречу. И в этот момент он увидел, что наг, необычайно худ - кости выпирали из-под кожи, а живот раздулся такого живота у него никогда не было. Ретироваться уже не было времени. Он ухватился за попавшийся под руку занавес и потянул его. Занавес подался, и, упершись ногами в стену, он всей тяжестью откинулся назад. Но тут случилось нечто неожиданное. Занавес тянул его к себе все сильнее, и через несколько мгновений он оказался прижатым к стене; тогда, отпустив занавес, он попытался высвободиться, но не тут-то было: занавес словно запеленал его, казалось, его связали и втолкнули в мешок. И снова была тьма и такая жара, что Гаврилеску понял: долго он не выдержит, задохнется. Попытался кричать, но горло задеревенело, пересохло, звук глох, точно уходил в войлок.

Голос, показавшийся ему знакомым, произнес:

- Так говори же, барин, говори дальше.

- Что еще вам сказать? - прошептал он. - Я сказал все. Все было кончено. Я приехал с Эльзой в Бухарест. Мы были бедны. Я начал давать уроки музыки...

Он приподнял голову с подушки и встретился глазами со старухой. Она сидела за столиком с джезвой в руках, намереваясь разлить кофе.

- Нет, спасибо, больше не хочу! - Он протестующе поднял руку. - Я уже много выпил. Боюсь, что не усну ночью.

Старуха наполнила свою чашку и поставила джезву на углу столика.

- Говори дальше, - упорствовала она. - Что ты потом делал? Что же случилось?

Гаврилеску долго молчал, в задумчивости обмахиваясь шляпой.

- Потом мы начали играть в прятки, - сказал он вдруг изменившимся, посуровевшим голосом. - Конечно, они не знали, с кем имеют дело. Я человек серьезный, артист, учитель музыки. Меня интересует все новое, неизвестное. Я сказал себе: 'Гаврилеску, вот тебе возможность расширить свои познания'. Я не понимал, что речь идет о наивных детских играх.

Но представьте, я вдруг оказался голым и услышал голоса, я был один, как в тот момент, когда... Понимаете, что я хочу сказать...

Старуха покачала головой и продолжала не спеша потягивать кофе.

- Шляпы твоей мы обыскались, - произнесла она. - Всю хижину девочки перевернули, пока не нашли.

- Да, признаю, это была моя вина, - продолжал Гаврилеску. - Я не знал, что, если не отгадаю на свету, придется разыскивать их, ловить, отгадывать в темноте. Мне никто ничего не сказал. И повторяю: когда я увидел, что на мне ничего нет, и почувствовал, что портьера пеленает меня, как саван, честное слово, она была точно саван...

- Ох и намучились же мы, пока тебя одели, - сказала старуха. - Ни за что ты не хотел одеваться...

- Я говорю вам: эта портьера была точно саван, она запеленала меня, я был спеленут, она стянула меня так, что я не мог дышать. А как было жарко! воскликнул он, энергично обмахиваясь шляпой. - Удивительно, что я не задохнулся!..

- Да, было очень жарко, - сказала старуха.

В этот момент издалека донеслось звяканье трамвая. Гаврилеску поднес руку ко лбу.

- Ах! - воскликнул он и с трудом поднялся с софы. - Я заговорился, то да се, ну и совсем забыл, что мне надо на улицу Поповн. Представьте, я оставил там портфель с партитурами. Как раз сегодня возвращаюсь и говорю себе: 'Держись, Гаврилеску, уж не стал ли ты...' Да, в этом роде я что-то говорил, только как следует не помню...

Он сделал несколько шагов к двери, но вернулся, помахал шляпой и произнес с легким поклоном:

- Рад был с вами познакомиться.

Во дворе его ждала неприятная неожиданность. Хотя солнце зашло, жара стояла пуще, чем в полдень. Гаврилеску снял пиджак, перекинул его через плечо и, продолжая обмахиваться шляпой, пересек двор и вышел на улицу. Чем дальше он удалялся от стены тенистого сада, тем больше страдал от зноя, пыли и запаха расплавленного асфальта. Сгорбившись, рассеянно глядя перед собой, он добрел до остановки. Там не было ни души. Заслышав лязг подъезжающего трамвая, он поднял руку, трамвай остановился.