У войны не женское лицо

На войне я стал лучше… Несомненно! Как человек я стал там лучше, потому что там много страдания. Я видел много страдания, и сам много страдал. И там неглавное в жизни стразу отметается, оно лишнее. Там это понимаешь… Но война нам отомстила. Но… В этом мы сами себе боимся признаться… Она догнала нас… Не у всех наших дочерей сложились личные судьбы. И вот почему: их мамы, фронтовички, воспитали так, как они сами воспитывались на фронте. И папы тоже. По той морали. А на фронте человек, я вам уже сказал, сразу был виден: какой он, чего стоит. Там не спрячешься. Их девочки представления не имели о том, что в жизни может быть по-иному, чем в их доме. Их не предупредили о жестокой изнанке мира. Эти девочки, выходя замуж, легко попадали в руки проходимцев, те их обманывали, потому что обмануть их ничего не стоило. Так случилось со многими детьми наших фронтовых друзей. И с нашей дочерью тоже…

– Детям мы о войне почему-то не рассказывали. Наверное, боялись и жалели их. Правы ли мы были? – задумывается Ольга Васильевна. – Я и орденские колодки не носила. Был случай, когда сорвала их и больше не прикалывала. После войны я работала директором хлебозавода. Прихожу на совещание, и начальник треста, тоже женщина, увидела мои колодки и при всех высказала: «Что ты их нацепила, как мужчина?». У самой был трудовой орден, он всегда у нее на пиджаке, а мои военные награды ей почему-то не нравились. Когда мы остались одни в кабинете, я все ей высказала по-морскому, ей было неудобно, но у меня-то пропала охота носить награды. И теперь не прикалываю. Хотя горжусь.

Только через десятки лет известная журналистка Вера Ткаченко написала в центральной газете «Правда» о нас, о том, что мы тоже были на войне. И что есть женщины-фронтовички, которые остались одинокими, не устроили свою жизнь и до сих пор не имеют квартир. А мы перед этими святыми женщинами в долгу. И тогда как-то понемножку стали на женщин-фронтовичек обращать внимание. Им было по сорок-пятьдесят лет, они жили в общежитиях. Наконец им стали давать отдельные квартиры. Моя подруга… Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: «Зачем ты порвала?». Она плачет: «А кто бы меня замуж взял?» – «Ну, что же, – говорю, – правильно сделала». Еще громче плачет: «Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело». Представляете? Плачет.

На празднование тридцатипятилетия Победы первый раз в Севастополь, город морской русской славы, пригласили сто моряков – ветеранов Великой Отечественной войны со всех флотов, в их числе – три женщины. Две из них – это мы с подругой. И адмирал флота каждой из нас поклонился, всенародно спасибо сказал и руку поцеловал. Как забыть?!

– А хотелось забыть войну?

– Забыть? Забыть… – переспрашивает Ольга Васильевна.

– Мы не способны ее забыть. Не в наших силах, – нарушает затянувшуюся паузу Саул Генрихович. – В День Победы, помнишь, Оля, как встретили мы старенькую-старенькую мать, и висел у нее на шее такой же старенький плакатик: «Ищу Кульнева Томаса Владимировича, пропал без вести в 1942 году в блокадном Ленинграде». По лицу видно, что ей давно за восемьдесят. Это же сколько лет она его ищет? И до последнего своего часа будет искать. Так и мы.

– А я хотела бы забыть. Я хочу… – медленно, почти шепотом выговаривает Ольга Васильевна. – Я хочу хотя бы один день прожить без войны. Без нашей памяти о ней… Хотя бы один такой день…

Они запоминаются мне вдвоем, как и на фронтовых снимках, один из них дарят мне. Там они молодые, намного младше меня. Все сразу обретает другой смысл. Приближается. Я смотрю на эти молодые снимки и уже по-другому слышу то, что только что слышала и записывала. Между нами исчезает время.

«Телефонная трубка не стреляет…»

Встречают и рассказывают по-разному…

Одни начинают рассказывать сразу, уже по телефону: «Я помню… Я все-все держу в памяти, как будто это было вчера…». Другие долго откладывают встречу и разговор: «Надо собраться… Не хочу опять попасть в тот ад…». Валентина Павловна Чудаева из тех, кто долго боится, неохотно впускает в свой потревоженный мир, несколько месяцев я время от времени ей звонила, но однажды мы проговорили по телефону два часа и, наконец, решили встретиться. Тут же – на следующий день.

И вот я – пришла…

– Будем есть пироги. С утра хлопочу, – весело обнимает меня у порога хозяйка. – А с разговором успеем. Еще наплачусь… Я давно живу со своей печалью… Первым делом – пироги. С черемухой. Как у нас в Сибири. Давай, проходи.