У войны не женское лицо

«Это был лыжный батальон… Там одни десятиклассники… Их из пулемета построчили… Его такого привозят, он плачет. И мы их возраста, но уже старше себя чувствовали. Обнимешь его: “Дитя милое”. А он: “Побывала бы ты там, не сказала бы тогда – дитя”. Он умирает и кричит всю ночь: “Мама! Мама!”. Там было курских два парня, мы их звали “курские соловьи”. Придешь будить, он спит, у него слюна на губах. Совсем махонькие…»

«Сутками стояли у операционного стола… Стоишь, а руки сами падают. Бывает, уткнешься головой прямо в оперируемого. Спать! Спать! Спать! У нас отекали ноги, не вмещались в кирзовые сапоги. До того глаза устанут, что трудно их закрыть… У моей войны три запаха: крови, хлороформа и йода…»

«О-ох! А раны… Обширные, глубокие, рваные… Можно было сойти с ума… Осколки от пуль, гранат, снарядов в голове, в кишках – во всем теле, вместе с металлом вынимаем из тела солдатские пуговицы, куски шинели, гимнастерки, кожаных ремней. У одного солдата вся грудь разворочена, сердце видно… Еще бьется, но он умирает… Делаю последнюю перевязку и еле держусь, чтобы не заплакать. Скорей, думаю, кончить и где-нибудь забиться в угол и нареветься. А он мне: “Спасибо, сестричка…” и протягивает в руке что-то маленькое, металлическое. Я разглядела: скрещенные сабля и ружье. “Зачем отдаешь?” – спрашиваю. – “Мама сказала, что этот талисман спасет меня. Но он мне уже не нужен. Может, ты счастливее меня?” – сказал так и отвернулся к стенке.

К вечеру кровь в волосах, пробивается через халат к телу, она на шапочках и масках. Черная, тягучая, смешанная со всем, что есть в человеке. С мочой, с калом…

А в другой раз позовет кто-нибудь: “Сестричка, у меня нога заболела”. А ноги нет… Больше всего боялась носить мертвых, ветерок подымет простыню, и он на тебя смотрит. Не могла нести, если был с открытыми глазами, возьму и прикрою…»

«Привезли раненого… Лежит на носилках полностью забинтованный, у него было ранение в голову, он чуть только виден. Немножко. Но, видно, я ему кого-то напомнила, он ко мне обращается: “Лариса… Лариса… Лорочка…”. По всей видимости, девушку, которую он любил. А это – мое имя, но я знаю, что никогда этого человека не встречала, а он зовет меня. Я подошла, никак не пойму, все присматриваюсь. “Ты пришла? Ты пришла?” Я за руку его взяла, нагнулась… “Я знал, что ты придешь…” Он что-то шепчет, но я не понимаю, что он шепчет. И сейчас не могу спокойно рассказывать, как вспомню этот случай, слезы пробиваются. “Я, – говорит, – когда уходил на фронт, не успел тебя поцеловать. Поцелуй меня…” И я наклонилась над ним и поцеловала. У него слеза выскочила и поплыла в бинты, спряталась. И все. Он умер….»

О смерти и удивлении перед смертью

«Люди не хотели умирать… Мы на каждый стон отзывались, на каждый крик. Меня один раненый, как почувствовал, что умирает, вот так за плечо обхватил, обнял и не отпускает. Ему казалось, что если кто-то возле него рядом, если сестра рядом, то от него жизнь не уйдет. Он просил: “Еще бы пять минуток пожить. Еще бы две минутки…”. Одни умирали неслышно, потихоньку, другие кричали: “Не хочу умирать!”. Ругались: мать твою… Один вдруг запел… Запел молдавскую песню… Человек умирает, но все равно не думает, не верит, что он умирает. А ты видишь, как из-под волос идет желтый-желтый цвет, как тень сначала движется по лицу, потом под одежду… Он лежит мертвый, и на лице какое-то удивление, будто он лежит и думает: как это я умер? Неужели я умер?

Пока он слышит… До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались…»

«Несут раненых… Они плачут… Плачут не от боли, а от бессилия. Первый день, как их привезли на фронт, некоторые ни разу не выстрелили. Им не успели выдать винтовки, потому что оружие в первые годы было на вес золота. А у немцев танки, минометы, авиация. Товарищи падали, они подбирали их винтовки. Гранаты. С голыми руками пошли в бой… Как в драку… И наскочили сразу на танки…»

«Когда они умирали… Как они смотрели… Как они…»

«Мой первый раненый… Пуля попала ему в горло, он жил еще несколько дней, но ничего не говорил… Отрезают руку или ногу, крови нет… А есть белое чистое мясо, кровь потом. Я и сейчас не могу разделывать курицу, если белое чистое мясо. У меня солено-солено во рту делается…»