У войны не женское лицо

В тот день… Перед выходом в поле открыла краник картера – проверить масло. Пошла какая-то сыворотка. Кричу бригадиру, что автол новый надо залить, он подошел, каплю в руках растер, понюхал зачем-то и говорит: “Не бойсь! Еще день поработать можно”. Спорю: “Нельзя, сами говорили…”. Он заводится с пол-оборота: “Наговорил на свою голову – спасу от вас нет. Куклы городские! Грамотные больно. Эх, ты! Мать твою…”. Езжай, так твою разэтак… Поехала. Жарко, трактор дымит, дышать нечем, но все это ерунда: как подшипники? Кажется мне, что постукивают. Остановлюсь – вроде нет. Дам нагрузку – стучат! И вдруг – под самое сиденье – тук, тук, тук!

Глушу мотор, подбегаю к смотровым люкам – два шатунных подшипника расплавила вчистую! Опустилась на землю, обняла колесо и во второй раз за войну заплакала. Сама виновата: видела же, какое масло! Мата испугалась. Его бы отматерить в ответ, так нет, гнилая интеллигенция.

Обернулась на какие-то звуки. Ну и ну! Председатель колхоза, директор МТС, начальник политотдела и, конечно, наш бригадир. Из-за него все!

А он стоит и двинуться не может. Все понял. Молчит. Эх, ты! Мать твою…

Директор МТС тоже все понял:

– Сколько?

– Два, – отвечаю.

По законам военного времени – это надо идти под суд. Статья: халатность и вредительство.

Начальник политотдела поворачивается к бригадиру:

– Что ж ты своих девчонок не бережешь? Как я могу это дитя отдать под суд!

Как-то оно и обошлось. Разговорами. Но – бригадир больше при мне не матерился. А я научилась… Эх, ты! Мать твою… Такое закатывала…

А потом случилось счастье: нашлась наша мама. Она приехала, и у нас опять была семья. Мама вдруг сказала:

– Я думаю: тебе надо идти в школу.

Я не сразу поняла:

– Куда?

– Кто за тебя будет кончать десятый класс?

После всего пережитого было странно оказаться снова за школьной партой, решать задачки, писать сочинения, зубрить немецкие глаголы, вместо того чтобы бить фашистов! И это когда враг вышел к Волге!

Мне нужно было подождать совсем немного: через четыре месяца – семнадцать лет. Не восемнадцать, так хотя бы семнадцать. И уж тогда никто не завернет меня домой! Никто! В райкоме все прошло гладко, а в военкомате пришлось повоевать. Из-за возраста, из-за зрения. Но первое помогло второму… Когда речь зашла о возрасте, я обозвала военкома бюрократом… И объявила голодовку… Села с ним рядом и двое суток не сдвинулась с места, отодвигая предлагаемый им кусок хлеба и кружку кипятку. Пригрозила, что умру с голодухи, но сначала напишу записку, кто виноват в моей смерти. Вряд ли он испугался и поверил, но все-таки направил меня на медкомиссию. Все это происходило в одной комнате. Рядом. И когда врач, проверив зрение, развела руками, военком рассмеялся и сказал, что я зря голодала. Пожалел меня. Но я ответила, что это я из-за голодовки ничего не вижу. Отошла к окну, поближе к злосчастной таблице, и разревелась. И ревела до тех пор… Долго ревела… Пока не выучила нижние строки. Потом утерла слезы и сказала, что готова еще раз пройти комиссию. И прошла.

Десятого ноября сорок второго года, запасшись, как было приказано, продуктами на десять суток, мы (человек двадцать пять девчонок) забрались в кузов потрепанного грузовика и запели “Дан приказ”, заменив слова “на гражданскую войну” словами “защищать свою страну”. Из Камышина, где мы приняли присягу, по левому берегу Волги шли пешим маршем до самого Капустина Яра. Там размещался запасной полк. И там, среди тысяч мужчин, даже как-то затерялись. Приезжали “покупатели” из разных частей, набирали пополнение. Нас они старались не замечать. Все время мимо…

В пути я подружилась с Аннушкой Ракшенко и Асей Басиной. Обе они никакой специальности не имели, я же свою считала невоенной. И потому, кого бы ни окликали, мы трое дружно делали три шага вперед, полагая, что на месте любую специальность освоим быстро. Но нас обходили.

Но когда мы шагнули в ответ на команду: “Шофера, трактористы, механики – три шага вперед!”, “покупателю”, а это был молодой старший лейтенант, не удалось пройти мимо. Я сделала не три шага, а пять, и он остановился:

– Почему вы отбираете только мужчин? Я тоже трактористка!

Он удивился:

– Не может быть. А ну – порядок работы трактора.

– Один, три, четыре, два.

– А подшипники плавила?

Я честно призналась, что два шатуна расплавила вчистую.

– Хорошо. Беру. За честность. – И, кивнув, пошел дальше.

Стали со мной и мои подружки. Рядом. Старший лейтенант сделал вид, что так и надо. Эх, ты! Мать твою…

Командир части, знакомясь с пополнением, задал старшему лейтенанту вопрос:

– Ты зачем привез этих девочек?

Тот, смутился и ответил, что ему стало нас жалко: попадут куда-нибудь, перебьют, как куропаток.

Командир вздохнул:

– Хорошо. Одну – на кухню, другую – на склад, кто пограмотнее – в штаб писарем. – Помолчал и добавил: – Жалко, красивые.

Самой “грамотной” была я, но работать писарем! И при чем тут наша красота? Забыв о военной дисциплине, я прямо-таки взвилась:

– Мы – добровольцы! Шли защищать Родину. Пойдем только в боевые подразделения…

Почему-то полковник сразу сдался: