У ворот Петрограда (1919–1920)

Впоследствии действительно князю Волконскому пришлось покинуть гельсингфорсскую политическую арену. Немцы были повержены в прах, кругом веял антантистский дух, даже стойкие до упрямства финны должны были, по крайней мере, для внешнего вида прикинуться антантофилами – иначе нельзя было бы получить продовольствия из Америки, и князь Волконский, не поладивший с Юденичем и новыми людьми, которые его стали окружать (А. В. Карташев, Кузьмин-Караваев и др.), уехал не то в Копенгаген, не то в Берлин. Через несколько месяцев, однако, когда и я уже успел распрощаться с Гельсингфорсом и перенес свою деятельность на южный берег Финского залива, в Ревель, имя князя Волконского снова как-то всплыло на поверхность.

Это было в дни «бермонтовщины», после внезапного удара знаменитого Авалова-Бермонта³⁰ на Ригу. В европейской печати пронесся слух, что видное место среди членов образованного Аваловым-Бермонтом «всероссийского национального совета» с функциями правительства занимает и бывший товарищ председателя Государственной думы 4-го созыва князь Волконский. Это казалось весьма правдоподобным, и я ни минуты не задумался дать место этому сообщению на столбцах «Свободы России», которую я тогда редактировал, поддерживая демократическую декларацию Северо-Западного правительства. Но велико было мое удивление, когда недели через две – это совпало с напряженнейшим моментом наступления на Петроград – С. Г. Лианозов, глава Северо-Западного правительства, стал рассказывать мне о письме, полученном им из Копенгагена от князя Волконского, в котором тот просил «заставить Кирдецова» опровергнуть напечатанное им в его газете сообщение…

Я и теперь не знаю, какие именно меры воздействия имел в виду вельможный князь – цензурные или иные. Я редактировал «Свободу России» на территории Эстонии, цензуре, следовательно, не подвергался, а Северо-Западное правительство я поддерживал в своих статьях лишь постольку, поскольку оно реально творило провозглашенные им в своей декларации подлинно демократические принципы. Но – каюсь – я был тогда настолько наивен, чтобы верить, что последние несколько лет русской жизни не прошли бесследно и для политических деятелей типа князя Волконского.

Однако горбатого действительно только могила исправит…

* * *

Впрочем, мне припоминается из моей редакторской практики той эпохи другой инцидент, когда на меня пытались воздействовать «серьезными мерами» не только отечественные любители старины, но и чужие – наши английские друзья и доброжелатели.

Это было незадолго до моего переезда из Гельсингфорса в Ревель и образования Северо-Западного правительства. Я состоял тогда редактором «Отдела агитации и печати», Политического совещания при главнокомандующем и работал в тесном контакте с А. В. Карташевым. Однажды, когда обещанные англичанами и долгожданные транспорты с оружием для Северо-Западной армии все запаздывали, между тем как транспорты с оружием и обмундированием для эстонцев приходили аккуратно, вследствие чего русское общественное мнение стало заметно волноваться, я в частном разговоре сказал кому-то правду. Я рассказал то, что мне доподлинно известно было, а именно то, что с одним из больших английских транспортов, шедшим в Ревель, в Северном море случилось несчастье, что оно было вынуждено вернуться в исходный порт, где клад теперь и перегружается на другой транспорт.

Но в том состоянии морального разложения, в котором пребывала тогда русская колония в Гельсингфорсе, при той сети сыска и наблюдения, которой агенты Антанты опутывали тогда все русское, меня не удивило, что на другой же день после этого разговора английский генерал Марш, начальник военной миссии в Балтике, стяжавший себе впоследствии большую славу при образовании Северо-Западного правительства, как бомба ворвался к Юденичу и стал требовать моего «устранения». Он указывал, что совершенно недопустимо, чтобы лицо, занимающее такой ответственный пост, распространяло «вздорные» слухи о том, как Англия помогает своим союзникам, и в конце пригрозил, что когда Петроград будет взят, он, генерал Марш, меня туда не пустит.

Судьба, однако, захотела, чтобы это «невмешательство» английского генерала не получило осуществления. Юденич, правда, оробел: А. В. Карташев тоже был смущен, но мне все-таки без особых трудов удалось убедить обоих, что наглым домогательствам должен быть дан отпор решительный и немедленный – иначе англичане и впрямь на голову нам сядут скоро. Через несколько месяцев храбрый генерал, как известно, был отозван из Балтики, так как его диктаторские замашки, обнаружившиеся с такой яркостью при образовании Северо-Западного правительства, не пришлись по вкусу даже Верховному совету в Париже, а я остался в Ревеле. Там другие англичане, знатные и скромные, еще долго продолжали ходить ко мне в редакцию «Свободы России» и предлагать «случайные», полученные ими из Лондона корреспонденции, разумеется, определенного характера, но это уже были только просители.

Этот эпизод, надеюсь, послужит некоторым утешением и для князя Волконского.

* * *