У ворот Петрограда (1919–1920)

Наряду с этим справедливость требует отметить другой факт, засвидетельствованный мне показаниями представителей всех русских общественных классов и группировок в Финляндии, не исключая крайне правых. Никогда, ни до, ни после Бобрикова²¹, отношения к русским и ко всему русскому не отличались в Финляндии таким сердечным благожелательством, как во время коммунистического правления с 16 января по 12 мая 1918 года. Не было зарегистрировано ни одного ареста, ни одного расстрела русских как таковых или в зависимости от классовой принадлежности. В гостиницах Гельсингфорса и Выборга жила масса богатых беженцев из Петрограда: уезды, расположенные у русской границы, также были полны русских беженцев, владевших там недвижимым имуществом. Все они оставались на своих местах, в своих поместьях, и ни один красный финский комиссар не вздумал их выселять или лишать свободы. Когда же, наоборот, после вступления Маннергейма и фон дер Гольца в Гельсингфорс в Выборгской губернии начались бои с последними отступающими к Петрограду финскими красными частями, то волна белого террора захлестнула и тамошний русский элемент, далекий по своему общественному весу от всякого большевизма.

Покойный Л. Н. Андреев, живший в то время в Тюрисево, рассказывал мне впоследствии об этой эпохе много печальных страниц²². Он едва ли сгущал тогда краски, потому что его рассказ относился к моменту наивысшего напряжения его гнева именно против большевиков (январь 1919), когда он почти на моих глазах писал свой «SOS» и истерически взывал к вооруженной борьбе с коммунистическим террором – к интервенции Вильсона и Ллойд Джорджа, Фоша и Клемансо.

Когда я спросил, не думает ли он, что в России дело обойдется без ужасов белого террора, он ответил, что в силу особенностей русского характера русский белый террор, если он разразится, не будет похож на финляндский, и прибавил:

– А от своей, русской, пули мне приятнее умереть, чем от чужой…

Факт, во всяком случае, непреложный, что финляндский террор белый был грозен. Достаточно сказать, что по одной амнистии лета 1920 года, т. е. амнистии, провозглашенной через два года после подавления коммунистического восстания, из финляндских тюрем должно было выйти на свободу свыше 8 000 человек. И от этого террора, естественно, терпели, прямо или косвенно, русские, преимущественно же русское белое офицерство, сделавшееся козлом отпущения для финляндского шовинизма, которым в ту пору были заражены все буржуазные партии молодой, только что обретшей свою независимость страны.

* * *

От этих гонений и постоянных административных преследований молодое офицерство стало искать спасения на южном берегу Финского залива – в Ревеле, где, как мы уже отметили, в январские дни вооруженная борьба с Советской властью стала принимать более или менее организованный характер, хотя и не выходя за пределы партизанщины.

Началась тяга в Эстонию. Молодые офицеры небольшими группами в 10–15 человек – в большинстве случаев элементы, которым «нечего было терять» в Финляндии, но которым становилось невтерпеж положение париев, на торговых суденышках или ледоколах, зачастую вместе с партиями финляндских добровольцев, спешивших в Эстонию, стали переправляться в Ревель.

Но в этой тяге в дни моего приезда в Гельсингфорс не было никакой планомерности: партии добровольцев-офицеров шли в Ревель на собственный страх и риск, без «подъемных суточных и прогонных», без всякого снабжения, ведомые, с одной стороны, желанием уйти как можно скорее из Финляндии, с другой – стремлением попасть на арену активной борьбы с большевизмом, причем большинство только из газетных сообщений знало, что на том (эстонском) берегу залива действует какой-то «северный русский корпус».

В политическом отношении эти люди представляли собой материал, который поддавался обработке в любую сторону. Многие из них впоследствии при наступлении Северо-Западной армии на Петроград ничем себя не запятнали ни в военном, ни в политическом отношении: многие пали смертью храбрых на полях сражения под Гатчиной и Царским Селом под знаменем «Учредительное собрание». Многие подпали под развращающее влияние бандитов и казнокрадов, которыми, к сожалению, кишмя кишела Северо-Западная армия. Значительная же часть, ограбленная нравственно и материально, томится и поныне в лесах Эстонии на лесных работах, куда их загнал эстонский шовинизм, возведенный в государственную систему при явном попустительстве местной социал-демократии. Еще некоторая часть после ликвидации фронта бросилась из огня да в полымя – ушла в Советскую Россию, где им была обещана амнистия при условии, если они вернутся к определенному сроку.

* * *