У Земли на макушке

Я же почти не вылезал из домика – у меня оказалась слишком теплая шуба. Это отнюдь не парадокс: когда в пургу идешь против ветра, то затрачиваешь столько сил, будто тащишь тяжело груженный воз. Одежда должна быть теплой, но легкой, а моя пудовая шуба на собачьем меху, которую я благословлял в безветренный мороз, совершенно не годилась в пургу. Как-то я решил в порядке послеобеденного моциона добрести до полосы, проделал это двухсотметровое путешествие и вернулся домой мокрый как мышь.

Даже унты, прославленная северная обувь, оказались вовсе не такими надежными, как я предполагал. Перед моим отлетом на полюс Георгий Иванович Матвейчук, полярник-ветеран, посоветовал взять с собой резиновые сапоги. Я принял этот совет за веселую шутку и потом проклинал свое легкомыслие. В полярный день, когда становится теплее, унты быстро намокают, и зимовщики предпочитают носить резиновые сапоги на воздушной прокладке.

– Не забудьте написать – с портянками, – вставил Белоусов. – Не эстетично, но тепло.

Проснувшись, мы лежали на нарах и беседовали о жизни. Мы – это Белоусов, Парамонов и я. В комнате было около нуля, и вылезать из спальных мешков никому не хотелось. Время от времени кто-либо грозился встать и растопить печку, но этот благородный порыв быстро гас, как свеча на ветру. Вечером в домике было тридцать два градуса, и мы валялись на нарах чуть ли не нагишом. С каждым часом тепло улетучивалось, вентиляционное отверстие пришлось заткнуть пробкой, и все равно к утру я дрожал в мешке, хотя нашел в себе силы надеть брюки и свитер.

– Кстати, о портянках, – продолжал Белоусов. – Как-то на станцию «СП-7» к нам в гости прилетели иностранные корреспонденты, и среди них – один француз. Его изящные меховые сапожки вскоре пробил мороз, и ребята предложили гостю надеть портянки. «Портьянки? А что такой есть протьяики?» – заинтересовался француз. Потом был ужасно доволен – повез во Францию вводить в моду. А что касается лично вас, то вы допустили грубейшую ошибку. Помнишь, Юра, как мы с тобой чуть не превратились в ледышки?

– Брр! – послышалось снизу. – На «СП-12»?

– Мы с Юрой высадились на этой станции в первой группе, – пояснил Белоусов. – Обжитое местечко, ничего не скажешь – льдина и торосы. Установили палатку, разделись, трясясь, как юродивые на паперти, нырнули в мешки. Повторяю – разделись, великий смысл именно в этом. А минут через десять уже стали людьми– только благодаря упомянутой выше операции. Наше тело – печка высокого класса, оно выделяет уйму тепла, а мешок его не выпускает.

Мне нравятся мои соседи-хозяева. Белоусов, астроном и магнитолог новой смены, – из того сорта абсолютно невозмутимых людей, вывести из равновесия которых – задача недостижимая. Видимо, частое общение со светилами, не обращающими внимания на жужжащего комарика по имени Земля, придает особую ироничность суждениям Бориса Георгиевича относительно суеты сует, называемой человеческой жизнью. Более снисходительного критика всякого рода недостатков я еще не встречал. Говорит он тихим и мягким голосом, не утруждая голосовые связки заботой об интонациях, никогда не торопится, но все успевает делать. Великолепно сложенный мужчина лет тридцати пяти, он очень красив – достоинство, не имеющее ровно никакой цены на дрейфующей льдине. Настоящий полярный бродяга, он уже больше десяти лет кочует по морозным широтам: со Шпицбергена на льдину, с льдины в Антарктику и снова на льдину. Пожалуй, никто из моих знакомых зимовщиков так естественно не вписывался в обстановку полярного усилья, как Борис Георгиевич. Присутствие Белоусова придавало нашей комнате некую домашность. Я чувствовал, что он битком набит интересными историями и наблюдениями, но разработать эту золотоносную жилу мне как следует не удалось: Белоусов был тем трудным для корреспондента со– беседником, который говорит только тогда, когда ему хочется говорить, а на– водящий вопрос воспринимает так, словно он произнесен на языке древнего наро– да майя.

Юрий Александрович Парамонов – человек другого склада. Он моложе Белоусова, не обладает столь богатым полярным опытом, но к людским недостаткам относится куда менее терпимо. Особенно в пургу, когда доктору то и дело отдают визиты вежливости, чтобы спросить о самочувствии и бросить туманный взгляд в сторону торчащего из-под нар ящика с коньяком. За вопрос доктор благодарит, а взгляд игнорирует. Если же визитер начинает разводить дипломатию, доктор прямо спрашивает:

– Тебе нужен коньяк?

– Да, – признается визитер. – Хотя бы одну-у бутылочку!

– А хватит одной? – сомневается доктор, доставая бутылку.

– Хватит, спасибо, Юра! – не веря своему счастью, восклицает визитер.

– Удружил, на прощанье с ребятами хочется чокнуться.

– На, бери, – великодушно говорит доктор, и вдруг его рука с бутылкой повисает в воздухе. – Разрешение начальника станции у тебя, конечно, есть?