У зеркала три лица

– И что ты надумала? Стереть ему память, заставить забыть Снежную королеву, назваться его невестой – правда верила, что это сработает, что теперь-то он никуда не денется, что навеки будет с тобой? Чушь! В жизни его нет тебе места, ты уже убеждалась в этом не раз. У каждого из нас своя судьба: у Снежной королевы – беречь рощу, у Кая – быть звеном между лесом и городом, между дивьими народами и людьми. Ну а твой удел – одиночество.

– Рощи больше нет.

– На земле. Но истинное ее место – в сердце. Оставь Кая, смирись: ничего общего у вас с ним нет и не будет.

– Ничего, кроме ребенка.

Каджу взглянула на Герду с сомнением, втянула, будто зверь, воздух и наконец произнесла:

– Я не чую дитя.

– Будто бы я позволила тебе почуять. – Герда хмыкнула, приподняла накидку, показала округлившийся живот. – И это мой-то удел – одиночество? Ты забыла, с кем имеешь дело: во мне достаточно силы, чтобы и удел изменить, и судьбу переделать. А в тебе даже крови уже не осталось.

Герда кивнула на чашу – та была полной. Каджу поняла: опустила взгляд, посмотрела на свои посиневшие ногти, на побелевшие руки, задергалась, попыталась позвать на подмогу, но с онемевших губ не слетело ни звука.

– Помнишь, я обещала принести жертву? Как думаешь, кровь и сердце верховной ведьмы – достойная плата? У нас был уговор, и даже твой клан не сможет ко мне придраться.

Пачкать руки Герда не стала: обрядовый серп сам взлетел в воздух, сам проткнул плоть, сам раскурочил ребра.

И пока Каджу испускала последний вздох, пока память ее медленно угасала, в зеркале, мелькая калейдоскопом, отражались улочки Мала-Страны, сувенирная лавка, стена вокруг сада. И, наконец, Кай.

V

Туман был таким плотным, что Морана не видела ни домов, ни деревьев, ни булыжников под ногами.

Музыка, которая по-прежнему доносилась из сада; шум города, живущего где-то там, недосягаемо далеко, привычной своей жизнью; истошное мяуканье кошки – звуки множились, наслаивались друг на друга, сбивали с толку и не могли стать надежными поводырями. И все же Морана чувствовала – сами камни подсказывали ей – куда ступать, чтобы пройти за Ирвином след в след.

Морана знала, Ирвин что-то задумал, что-то решил, и сердце ее заходилось от предчувствия, страха и по-сучьи скулящей тоски.

Да, камни подсказывали, но каждый шаг давался Моране с трудом: ноги немели, голова кружилась, тело не слушалось. Что бы ни задумала сегодня Герда, всякий раз, когда обращалась она к магии троллей, осколок в груди Мораны раскалялся, пульсировал, а затем вспыхивал болью. Ни предугадать, ни отвести, ни привыкнуть. И Морана старалась не думать, что приходится испытывать Каю, у которого осколок тролльего зеркала был в голове.

Морана замедлила шаг и, подняв руку, воззвала к своей силе, но кого искать – Ирвина, чтобы остановить, или Кая, чтобы отвести беду, – не знала.

А затем почувствовала кровь, как чуют ее звери. Запах, вкус, вязкость на языке…

Силы едва хватило на то, чтобы заставить туман расступиться: он сгустился у стен опустевших магазинов и пабов, законопатил окна, перекрыл выходы, оставил нетронутым лишь пятачок вокруг старой, устало склонившейся липы.

Кай без чувств лежал на земле. Ирвин стоял рядом и медленно, методично вытирал о брюки лезвие родового кинжала.

Морана пошатнулась, в панике задержала дыхание, уверенная, что боль, пронзившая Кая, отзовется и в ней. Но осколок молчал. Молчало и сердце. А разум приказывал броситься прочь и скрыться в тумане.

Звуки все до единого стихли, будто праздник закончился в одночасье, будто город исчез, стертый с лица земли. И все вокруг замедлилось, стало топким и душным.

– Кай не умрет: в нем осколок, – тихо, но уверенно раздалось сзади, и Моране не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто стоит за ее спиной. – Быть может, мы не бессмертны, но уж точно не какому-то фавну нас убивать.

– У «какого-то фавна» родовой кинжал, заговоренный верховной ведьмой, – процедила Морана, позволяя презрению и ненависти литься через край. – Ты права, благодаря осколку Кай не умрет, как умер бы в мгновение всякий, но без помощи ведьмы, заговорившей кинжал, будет годами истекать кровью. Ни живой и ни мертвый.

– Что за ведьма? – с нажимом спросила Герда, и голос ее наконец привлек внимание Ирвина.

– Каджу.

Мгновение – и Герда рванула вперед. Ирвин только и успел, что вздрогнуть, а родовой кинжал, который он так и не выпустил из пальцев, уже оказался прижат к его шее.

Макушкой Герда не доставала Ирвину даже до плеч, но сил в ней было немерено, а одного взгляда хватило, чтобы Ирвин замер, скованный магией, и лицо его, ставшее похожим на камень, обезобразили глубокие трещины.

– Исцели Кая! – приказала Герда, но в сторону Мораны не повернулась. Так и сверлила взглядом лицо Ирвина да надавливала на его руку, державшую кинжал, пока из-под него густой струей не потекла дымящаяся на холоде кровь. – Делай, что говорю. А то ведь могу и убить твоего рогатого дружка.