У звезд холодные пальцы

– Отвергнутая дочь сказала родителям: «Постройте мне дом на сваях. Буду жить одна». Сладили ей такую юрту. Носили туда пищу, а девушка и не выходила наружу. Зимою, в Месяце кричащих коновязей, когда луна была на ущербе, заметили стариковские работники черного человека, что забирался по лестнице в дом на сваях. Во дворе у коновязи обнаружили коня пепельной масти с лысиной на лбу. А наутро красавица исчезла. Осталась ее юрта, как пустой арангас. Видно, взял себе девушку демон. С тех пор люди саха не играют свадеб при ущербной луне. Дурным знаком считается. В такое время всегда что-то не так…

Стукнула дверь. Дьоллох вернулся.

– Ну что? – кинулась к нему Илинэ. – Подлечил тебе зуб Атын?

Брат удрученно покачал головой:

– Забыл я про него.

– Про Атына забыл? – удивилась девочка.

– Про зуб. – Дьоллох покосился на Лахсу. – Уже не болит…

Подмигнул сестренке – пойдем, мол, что-то скажу. Слух у Лахсы тонкий, перестала шкуру скрести, посунулась ближе к занавеске.

– …и предупредил, чтобы мы больше к нему не приходили, – шептал Дьоллох за ровдугой. – Даже за порог Атына не выпустил.

– Почему?

– Не знаю.

Подслушивающая Лахса неловко дернулась. Полоснула острой зазубриной скребка повдоль мездры и порвала тонкую шкуру.

Вот оно, что чуяло сердце! С утра изводилось-маялось, ожидая чего-то подобного… И словно в бегучую реку погрузилась женщина во вчерашний день, о котором всю ночь передумала. Каждую мелочь из корней памяти вынула, вертела события дня так и этак, а ничегошеньки не понимала.

…Вчера Лахса хотела высказать Уране выстраданное. Не сразу, конечно, после угощения, после всего. Молвить как бы между прочим, веско, значительно, в глаза глядя, чтобы гвоздями вбились в голову кузнецовой женки горькие слова: «Ну что, Урана. Не я родила Атына с болью и кровью. Но поймешь ли, с какою болью и кровью отдираю его от себя? Будто собственной печени кусок. Ведь мальчик-то мне, Урана, больше сын, чем тебе».

Пока Лахса, держа Атына за руку, шла ко двору ковалей, запальчивость ее достигла остервенения и вскипела пузырями, как суп в забытом над огнем котелке. Пуще всего в бурливых мыслях страстно лелеялась блажь круто развернуться и бежать обратно домой. А там собраться резво, да и махнуть всей семьею подальше от Элен. Исчезнуть с глаз долой, и чтоб ни слуху ни духу… Вместо этого Лахса, еле стреножив себя, изобразила радость перед выбежавшей навстречу хозяйкой. До ушей растянула диковатую, должно быть, улыбку.

Тут-то и началось. Первое, на что наткнулись проницательные глазки Лахсы, – кровоподтек на переносье Ураны. Искусница умело его подмазала подобранной под цвет кожи глиной, а все равно было видно. Потом Лахса забыла о своем склабящемся лице, оторопев от неожиданной худобы кузнечихи. В последний год не часто встречались, но не примечала, чтобы платье на Уране, прежде дородной и статной, висело, точно на шесте.

Но даже не это потрясло больше всего. При взгляде на сына мерклые глаза женщины ожили, вспыхнули ярко, лучисто, отощалые руки простерлись к нему, и вдруг на полпути опали бессильно, не решились обнять. Никогда не видела Лахса Урану такой жалкой и потерянной. Поэтому всякая несбыточная блажь и заготовленные веские слова лопнули в Лахсе, как те же пузыри в котелке, снятом с огня.

Атын тоже чувствовал неладное. Когда Урана сказала, что Тимир где-то рыбачит, мальчик серьезно, по-взрослому, кивнул. Не спросил ничего. Это открывшему рот Манихаю Лахса незаметно на ногу наступила, чтобы глупость не сморозил. Нечуткий, но хорошо муштрованный муж сразу испустил искусный зевок и ладонью его прихлопнул.

Лахса вспомнила, как однажды – Атыну еще года не было – узрела маячившее в окне светлое пятно. Присмотрелась и отпрянула – лицо человечье! Испугалась, принудила Манихая глянуть, кто там. Покуда муж, ворча, поднимался с лежанки да искал торбаза, человек успел скрыться. Лишь коня белой масти усмотрел Манихай в клубе пыли на дороге. На белом коне ездил Тимир…

Бывало, что и позже раза два видела Лахса знакомое пятно сбоку в оконной пластине. Знать, кузнец сильно тосковал по сыну, если отваживался на такое вопреки стыду быть уличенным и опасению привлечь за собою бесов. А главное – супротив своей гордыни, хорошо в Элен известной. Отчего же сегодня, в день долгожданный, предпочел на рыбалку уехать, будто нынче карасю последнее время настало?

Атын попотчевал огонь очага кусочками вареного мяса. Побрызгал с правой стороны топленым маслом, чтобы дом родителей его принял. Урана пригласила гостей за стол. Чего на нем только не было, а никому, кроме Манихая, кусок в горло не лез. Лахса лихорадочно соображала, о чем разговор повести. Ни одной сподручной мысли в голове. Всегда готовая к выходу говорильня истаяла на языке. Только и думалось без конца: «Что-то не так, что-то не так, что-то не та-ак…»