У звезд холодные пальцы

Бешеная сила размаха ринула его тело через наковальню. Распластавшись на полу, Тимир с недоумением уставился на безголовую рукоять. Не сразу понял, что насад молота слетел с надежных распорок.

– О-о, трехликий Кудай! – еле выговорил враз осипший кузнец, в ужасе прикрыв рот ладонью. Вхолостую колотить по наковальне – все равно что с дурным намерением раскачивать пустую зыбку! Не иначе предки осерчали на обезумевшего коваля.

До утра сидел Тимир на лавке у двери. Ногти в отчаянии впивались в ладони преступных рук, что посмели безудержным гневом осквернить священные снасти. Молясь Кудаю, думал о тщете одиннадцативёсного ожидания и своем бесчадии. Выжигал Урану из сердца, как скверну из крушеца.

Жена и ее приблудный сын должны стать для Тимира никем. Пусть любовь к коварной женщине, ожоговой раной засевшая в нем, безвозвратно схоронится в изменчивых веснах. Теперь бы скрепиться и перемочь предстоящий день, не показать людям, какой огонь бушует в душе.

А дальше?..

Ну, и дальше смириться с тайным позором, чтобы никто ни о чем не догадался. Он возьмет с жены клятву ни словом подружкам не обмолвиться, а то живо распустят слух, что он бесплоден… Впрочем, она не болтлива и сумеет сдержаться. В противном случае кузнечные клещи с корнем вырвут ее лживый язык. Отныне и он, Тимир, причастен к обману Ураны.

Не будет девятого кузнеца в роду. А если в Атыне взыграет шаманское наследство, придется терпеть в доме колдуна… Тимир хрустнул зубами. Добро же, коли это случится, выродку отшельника не покажется сладко – супротив кузнеца шаман ничтожен!

Было, говорят, однажды такое, что поспорили шаман с кузнецом, кто из них сильнее. Достал чародей бубен и начал камлать, насылая на противника лютую хворь. Да не успел и духов своих вызвать, как глянул коваль на бубен, и от властного взора его в великом испуге затряслись рожки и колокольца волшебной шаманской стучалки. Поднялся в кузне ветер, раздул огонь в священном горне. Тотчас же начало тянуть и корежить жилы у шамана, тело на глазах покрылось пузырями. Не выдержал он, завопил в смертной муке: «Твоя взяла, ты сильнее!» Смягчился кузнец. Велел колдуну лечь на наковальню и хорошенько выколотил из него славным молотом боль с дурью вместе.

За что-то боги наказали Тимира. Достанет времени подумать – за что. Он понесет эту ношу. Он выдюжит, стерпит присутствие пащенка в доме. Будет терпеть до собственной смерти. Отродье черного колдуна никогда не узнает, кто на самом деле его отец. Знаменитый кузнечный род закроется на Тимире.

Но как все-таки проверить, вправду ли вотще его мужские старания? Подлинно ли семя рода покрылось неизбывной ржавью? Может, взять баджу, испытать себя снова, прильнув к молодому нетронутому телу? Вгрызться в него, забыться и забыть предательство старшей жены?..

Решение созрело мгновенно. Жениться снова, продолжить гаснущий род! На ком – не все ли равно! Только бы девка была невинна, молода и здорова. Да хотя бы на приемной дочери багалыка! Хорсун не откажет. И девушка тоже. Наверное…

Тимир вспомнил густые ресницы Олджуны, бросающие нежные тени на гладкие, без единой морщинки, подглазья. Вспомнил яркие, словно после ночи любви вспухшие губы, подвижное, гибкое тело, высвеченное закатным солнцем, как излучистый чорон. Недаром тяга к Олджуне, вначале показавшаяся мимолетной, потом так сильно взволновала и захватила его!

Жаль, луна на ущербе. В такое время свадеб не играют. Причиной тому старая побывальщина… Э-э, чего ждать, тянуть доброе соглашение из-за давно изжитых россказней! Надо отправить сватов немедля.

Тимир напряг память: в год Осени Бури был сход после странных событий, повлекших много смертей. Олджуна на том сходе высказала пожелание стать воспитанницей багалыка и молвила, сколько ей минуло весен. Вроде тринадцать? Стало быть, теперь двадцатка и три. У иных в таком возрасте юрта полна детьми, и первенцы ненамного младше Атына. Для свадебной поры Олджуна перезрела. Но, конечно, она не то, что Урана. Свежая, непочатая… Не порченная ложью и грязью красивая девушка в самом соку.

Угли и пламя… Быть еще счастью! Не стар Тимир. Олджуна будет им довольна. И пусть Урана замкнется на левой половине дома, спрячется от него и всех мужчин, зачем-либо заходящих в юрту. Пусть тоскливыми вечерами впустую высматривает мужа в отблесках камелька сквозь щель в занавеске, шурша кожемялкой в стылой полутьме, вздыхая на одинокой постели. Он к ней не подойдет!

Тимир подобрал у дверей слетевшую кувалду, поглядел на выбитую в притолоке вмятину. Спрятал вместе молот с рукоятью в темный угол – потом как-нибудь починит. На улице вылил на себя ковш студеной воды и так, с дымящейся головой, зашел в дом.

* * *

Лицо Ураны сияло, заранее прощая за ночное отсутствие. Не спросила ни о чем. Вспорхнула с застеленной лежанки – печь подтопить, согреть завтрак. Весело звенькнули в ушах серьги с синими камешками. Те самые, которые Тимир спроворил к году сына… Остановилась вдруг, застопорилась на бегу. Лишь сейчас приметила тяжкий взгляд мужа сквозь пряди мокрых, капающих водою волос.