У звезд холодные пальцы

– Ладно, – сказал угрюмо, глядя в землю. – Пойду я, пожалуй, домой.

Длинные ресницы Олджуны огорченно затрепетали:

– А к Хорсуну? Мы ведь почти дошли!

– Поздно уже. Просто напомни ему – он, кажется, новый меч заказывать собирался.

Кузнец резко развернулся и, не простившись, двинулся вверх по усыпанной хвоей тропе.

…Глаза Тимира слепо скользили по осенним деревьям, уже не видя золота листьев. Казалось, тело стало маленьким, съежилось и затерялось в пылающей туче гнева. Утреннее счастье потухло, словно в жаркую радость плеснули помои. То ли туман, то ли горячий пар поднимался перед лицом, обжигая веки.

Он столько весен мечтал о сыне! Он тайком от Ураны, от всех, до смерти стыдясь изобличения, прокрадывался вечерами во двор кормилицы Лахсы и подсматривал в замызганные окна… Исподтишка выглядывал мальчика на праздниках, искал сходства с собою в его красивом лице… И всегда находил! Правда, преследуемый духами ребенок родился слабым, не в крепкую кузнецову родову. На уйму мелких недугов, что мучили сына в младенчестве, жаловалась Лахса…

Оглохший, незрячий брел Тимир, спотыкаясь, по ставшей зыбкой тропе. Чуть не врезался в одиноко стоящее дерево и тяжело отшатнулся. Собрав глаза в кучку, пристальнее вгляделся в преграду и снова увидел расцарапанный лосиными рогами ствол.

Неожиданно кузнеца сотряс неистовый, до брызнувших слез и спазм в подреберье, хохот. Немудрено, что раз за разом с отчетливой насмешкой возникает перед ним эта ободранная лесина, настойчиво предлагая всласть почесать лоб, украшенный кучерявыми рогами. Поди, не меньшими, чем у лося!

Когда успела жена снюхаться с мерзким стариком? В разгоряченную голову тюкнуло: чего гадать – когда якобы бегала в лес по ягоды! Ходила одна, без подруг, отлучалась надолго, опаздывая на вечернюю дойку. Возвращалась не в себе и не обращала внимания на мужнее недовольство… Ага! Вот почему женщина без спросу таскалась провожать черного колдуна… отщепенца рода вонючих щук… своего полюбовника… в последний путь к зловонным болотам Жабына!

В бессильной злобе Тимир заскрежетал зубами. В голове, как в тигле, плавились и опадали страшные мысли. Сжатые кулаки налились буйной булыжной силой. Хотелось зареветь дико, громко, как раненый бык, ворваться в дом смертельным вихрем, размазать неверную жену по стене… Уничтожить, стереть из памяти измену Ураны и саму ее, родившую недоноска от подлого шамана!

Кузнец с силой пнул ногой соседний пень, вывернув его с корнем, и сам с яростным воплем рухнул на землю. Ягодная поляна взлетела дыбом, вспыхнула в глазах кровавыми брызгами переспевшей брусники. Пальцы ноги облило палящим огнем.

Мыча от боли, Тимир прокатился по мягкому мху, давя брусничные гроздья. Уткнулся в землю лицом и заплакал, загребая скрюченными пальцами прохладный мох. Матушку звал, глухо взрыкивая уже не от телесной, а язвящей внутренней муки. Не зря же говорят, что материнская душа ведает слезами.

Лишь к ночи пробудился иззябший кузнец. Оказывается, незаметно уснул под меченым деревом. С трудом поднялся, цепляясь за ствол. Помотал мутной головой, и тусклым взглядом окинул неуютный, сумрачный лес. Непереносимые сполохи боли рассеивались в крови медленно текущим ядом. Пошатываясь и прихрамывая, потихоньку двинулся к дому.

Шел долго, неторопливо размышлял о правильных старинных обычаях, которые дозволяли мужу убить жену за измену. Вспоминал древние байки о том, как женщин, из-за которых начинались какие-нибудь распри между родами, выдавали противникам, крепко привязав за ноги к хвосту необъезженного жеребца. Восстанавливал в памяти виденное украдкой лицо Атына и все больше уверялся: не его это ребенок.

Шаги понемногу становились ровнее и тверже. Побитая нога почти перестала хромать. Кузнец скользом проехался под гору к ручью.

За черными, вырезными кустами боярышника в густой синеве замельтешили неяркие огоньки окон Крылатой Лощины. Где-то неподалеку послышался приглушенный мужской голос и горловой, переливчатый, как у самки вяхиря, женский смех. Так смеялась, поигрывая обольстительными ямочками на щеках, черноглазая Дяба. «Не один я рогат, – злобно усмехнулся Тимир. – Кто-то, однако, рискнул поворошить «угли» Бытыка».

В кузне уже никого не было. Затворив за собой дверь, Тимир запалил сальную плошку и сел на высокий порог. Снизу в спину поддувал осенний сквозняк, лицо жег испепеляющий жар.

…Чужого щенка послали боги вместо сына жаждущему потомства отцу. Значит, Урана была права: детей у него все-таки нет. Его семя – пустоцвет, не дающий плодов.

Кузнец вскочил, заметался по кузне, подволакивая ушибленную ногу, как зверь, попавший в западню. Сердце снова налилось злобой так, что, почудилось, вот-вот лопнет…

– Ура-ана! – вытолкнуло сжавшееся горло.

Схватив большой кричный молот с плоскими бойками, Тимир саданул им по наковальне, начал бить с безрассудной оттяжкой. С каждым ударом из натужной груди вместе с хрипом и стоном вышвыривалось ненавистное с этого дня женино имя:

– Урана, Урана, Урана!!!