У звезд холодные пальцы

– Нет… Но люди стали меня бояться, – пожаловался Билэр. – Понять не могу: вроде страх их берет, а зачем-то пристают с расспросами. Нарочно приходят, будто я им гадалка какая. Дед Кытанах запретил пускать в дом за этим делом. А и дома не лучше: только рот открою либо не так посмотрю – отцовы жены-старухи с воплями за что ни попадя хватаются и мечут в меня.

– Почему?

– По ногам. Чтобы башку ненароком не зашибить… А-а, ты не о том… Страшатся, что смерть накаркаю. Неохота им помирать… Совсем недавно я любил загодя жизнь видеть. Теперь не люблю. Спросил главного жреца, можно ли отречься от джогура.

– И что он ответил?

– Придет, сказал, время, и я начну радоваться джогуру, потому что подарок Кудая – великое чудо.

– Джогур – чудо? – поднял голову Атын.

Билэр пожал хлипким плечом:

– О своем даре я ничего не знаю. Помню только, как зимою разговаривал со снегом и чистой луной. Потом сильно заболел. А когда выздоровел, оказалось, что в мою голову начали вникать мысли, опережающие время. И в горло сошло слово. Но я не умею сдерживать язык. Болтаю лишнее. Мне пока трудно заранее чистить мысли от слов, непонятных и обидных для людей…

Билэр вгляделся в рисунок на земле и вдруг в ужасе шарахнулся от Атына. Закрыв лицо руками, глухо закричал:

– Что плохого я тебе сделал?!

– Прости, не заметил, нечаянно вышло, – стушевался Атын. Хотел стереть рисунок ладонью, но Билэр стремительно оттолкнул его руку ногой:

– Нет, нет, я сам!

От рисунка не осталось и следа. Вытерев подолом пот со лба, Билэр дрожащим голосом проговорил:

– Тебе надо учиться следить за своей своевольной рукой, чтобы не натворила зла, когда сам ты думаешь о другом. Ты едва не отнял мою душу своим безрассудным джогуром.

– Прости, – снова пробормотал Атын, устыженный.

Билэр молча кивнул и без оглядки помчался в кузню. Задал такого стрекача, что позавидовал бы ветер…

* * *

Как положено младшей жене, Олджуна проснулась рано, когда за окном начали рассеиваться утренние сумерки. Встала бесшумно, стараясь не потревожить спящего у стены Тимира. Муж может поколотить женщину за то, что она перелезла через него, поэтому всегда спит у стенки.

Олджуна заторопилась к камельку. С ночи в очаге долго и ровно, без заполошных искр и злых прыгающих угольков, горели большие лиственничные поленья. А теперь надо подкормить очаг сухими дровами помельче. Поставить их, прислонив друг к другу, на белесые ночные угли, и горшок с мясом подвесить. Дружный огонь разгорится споро, обдаст жерло громким треском и жаром. Не успеешь одеться, как вода забурлит в горшке.

Зябко передернувшись, Олджуна сняла с перекладины теплое платье. Беда, если женщина по рассеянности повесит его поверх мужского облаченья! В оскверненной одежде мужчине на промысел нельзя сразу идти. Придется очищать благородным дымом, просить у духов прощения за женское неразумье. Ведь и всю новую, только что пошитую женами одежку положено окуривать дымом священных растений. Так велят жрецы…

Олджуна втиснулась в чуть заскорузлое, мехом внутрь, платье. Натянула заячьи ноговицы. Состязаясь в скорости со всполохами огня, обулась в ровдужные торбаза с толстыми оленьими стельками. Вымыла лицо, косу заплела и до кипения успела подхватить-подвинуть ближе горшок, уже было объятый взмывшим к устью шустрым огнем. Села перед камельком сбивать квашенные в туесе сливки – сначала ытыком, потом мутовкой-рожком.

Еще не сварилось мясо, как было готово белое, густое масло. Если дольше крутить, сбивается настоящее желтое масло – лучший подарок богам. Его едят твердым в кусках, крошат в молоко, топят и пьют горячим, чтобы восстановить силы после трудового дня или согреться в мороз.

В ловких руках Олджуны все ладилось, а самой потихоньку думалось о вчерашней беседе кузнецов.

Мужчины разговаривали о волках. В последнее время на краю долины участился волчий вой.

– То-то лис нынче нет, э-э-э. Нет их, вот так, – сказал старый Балтысыт.

– Ушли не терпящие волков, – согласился молотобоец Бытык. – Хотя зайцев в этом году довольно. – И вспомнил: – Летом песни серых часто слышались со стороны Бегуньи. Даже днем пели.

– От логова опасность уводили. На болотинах их гнездовье. Теперь холода, стая уже скучилась.

– Не подберутся ли к табунам?

– Волки – звери умные, – встряла Олджуна. – Не станут пакостить там, где живут. И пусть живут! Зато пришлых к долине не пустят.

Мужчины оглянулись на нее, посмевшую подать голос. Муж проворчал недовольно:

– Женская мысль короче волос… Займись-ка лучше рукодельем!

Но Балтысыт неожиданно поддержал Олджуну:

– Она права. Не надо трогать стаю. Не то убьем наших эленских волков, явятся чужие. Тогда жди беды. – Добавил, сам опешив от своей длинной и чистой речи: – Ну, точно жди тогда беды-то, вот так вот, да, э-э-э, ага.

– А если пастухи пожалуются, что в табунах неспокойно? – спросил молотобоец Бытык.

– Успеется по белой тропе близ болотин насторожить самострелы, – ответил за Балтысыта Тимир, а тот лишь качнул головой.

Лишь за соседями затворилась дверь, муж повернулся к Олджуне. На лице его, казалось, собрались все темные тучи с неба: