У звезд холодные пальцы

На другом костре Атын варил в большом котле рыбьи кости и чешую для клея, необходимого при обмазке стен юрты. Над третьим пеклись нанизанные на прутья окушки и красноперая плотва. Ворох испекшейся и охлажденной рыбки женщины замешают в тар. Остальное просушат до твердости, измелют вместе с косточками в труху и просеют. Получится тонкая серая мучица, которую засыплют в кожаные мешки. Зимою станут стряпать из нее лепешки.

Хорошо, когда человек даже в щедрые пищей дни умеет получать радость не только от сочного куска жирного кобыльего мяса, но и от горьковатой рыбной лепешки. Такой человек может жить малым и радоваться всему на вид скудному, потому что умен остротой вкуса и тонко знает ценность любой еды.

Выйдя после вечерней дойки из хлева, Олджуна поставила полные молока ведра на землю у сруба подвала. Прикрыла глаза ладонью: край сумрачного неба освободился от тяжких туч и возгорелся над горами полосой малинового огня. Значит, сильнее похолодает. Может, снежок падет. Это хорошо.

Не нравилось Олджуне предзимье, пограничное время, оставленное торопкой осенью. Бык Мороза еще не явился, а осень уже трусливо сбежала от его ледяных рогов. Но сейчас Олджуна умоляла время замедлиться. Совсем ненамного, на две-три варки мяса.

Метнулась к лесу. Чтобы попасть к болотам, надо пересечь одно озеро, проплыть по следующему, тогда путь будет недлинным.

Чья-то перевернутая кверху днищем, отведенная от берега лодочка-ветка скучала у озера. «Силис мастерил», – смекнула Олджуна по ловким швам, гладко шитым лиственничными корнями и зашпаклеванным смолой пополам с коровьей шерстью. Под лодкой пряталось двухлопастное весло.

Говорят, на севере женщинам дозволяется самим управлять судном, ставить петли и ходить на охоту. В Элен же редкость видеть женщину одну в лодке. Это жрецы разграничили жизнь на мужское и женское. А плевать хотела Олджуна на дурацкие запреты! Столкнула посудину в воду.

В заводи, где летом на темной глади горели белые огни лилий, теперь нехотя, с треском расступался иней, разбитый волнами в шугу. Остроносая лодка вырвалась на чистую воду, сломала свое отражение и послушно, без колыханья заскользила по настороженно молчащему озеру.

Приставшая летом карасевая чешуя серебрилась на выгнутых бортах. Олджуна уперлась в заднюю распорку. Старалась грести как можно тише, чтобы не беспокоить зеленого озерного духа. Наверное, зимний сон уже сморил его на мягком лежаке из тины. Только и слышно было, как с весельных лопастей с хрустальным звоном стекает вода.

Сплошной сумрачной стеной наступал с обеих сторон великий лес. Из века в век летел он вершинами в небо и ниспадал корнями в щедрый прах древних стволов. Из года в год тонули мертвые дерева, выстилая собою дно. Суровая глубина хранила в себе память о них. Олджуне казалось, что не лодка плывет, а лес движется навстречу. Вот-вот шагнет и поглотит в непроницаемой хвое…

Лодчонка чуть осела от прилипчивой шуги. Трудно перевалила в другое озеро – мелковатое, еще больше стиснутое льдом, но недлинное. Развернутый борт накренился, едва не зачерпнул прыгучую волну. Прошибая веслом подмерзшие снизу кусты тростника, Олджуна подгребла к берегу и втащила лодку на пологий склон.

Лес только чудился черным и страшным. А зашла в него – и отступил глухой рокот ветров, ровняющих верхушки сутулых елей. За щербатой рощицей хилых березок-кривуль и путаным ольшаником начались болота. Треснул под ногами ледок, вспучилась по краям зыбкая грязь. Олджуна вслушалась в звуки и запахи.

В незаметно павшей синеве сумерек светились метки на дружеских елках. Над головой, мягко шумя крыльями, пролетела сова – пучеглазое дитя ночи. Вспыхнула мерцающими глазищами, хохотнула удивленно: что неймется тебе, человечишко? Чего пытаешь здесь в смутное для людей время?

Женщина беспомощно оглянулась и замерла. Из потемок под кустами на нее уставились два ярко-желтых с зелеными бликами уголька. Рядом, в шести-семи шагах, полубоком стояла волчица. Привычное к темноте зрение Олджуны отчетливо различило темно-серый ремень спины и светлую, ближе к животу, шерсть зверя.

Волки не могут смотреть человеку в глаза. Но эта волчица смотрела пристально и уверенно. Она узнала запах, знакомый из многих человеческих запахов, летящих к носу с эленских троп. Она часто видела эту гостью в лесах долины. Видела и здесь, на болотах, с мужчиной, который не внушал опасения. И вот впервые встретилась с нею лицом к лицу. Две самки – волка и человека – уперлись друг в друга взглядами, не двигаясь и не отводя глаз. Наконец волчица переступила ногами и вильнула хвостом, совсем как собака. Тогда женщина тихо сказала:

– У тебя глаза, как у Барро. Передай ему, если увидишь: пусть простит меня.

Встопорщенные уши волчицы пошевелились. Может быть, она все понимала.

– Вам нечего бояться. Люди не тронут. Земля долины – наша общая земля.

Волчица беспокойно зевнула, отступила и не спеша потрусила прочь по тропе.

– Прощай, – прошептала Олджуна. – Я больше не приду к тебе. Я вышла замуж.