У звезд холодные пальцы

– Хомус на празднике напомнил мне, Нарьяна, как ты выскочила вон, когда я впервые пришел в дом к твоему отцу Кубагаю. Помнится, я подумал: «Не нравлюсь ей. Совсем девчонка, только вчера перестала играть тальниковыми игрушками». Однако мальчишки-ровесники с некоторых пор уже ноги сбивали, соревнуясь, кто первым прибежит помочь тебе в сборе кореньев. А потом я сам вообразил себя мальчишкой и спал в ту ночь беспокойно, видя юные сны…

Багалык помедлил, словно ожидая ответа. Подавил подкативший к горлу комок.

– Может, ты видела Кугаса там, где вы находитесь теперь. Его и Дуолана. Осталось еще чуть-чуть подождать, и я приду к вам. Наше дитя, должно быть, уже прошло смертный Круг и родилось на Орто. Только бы мальчик попал в хорошую семью и в крови его остался орлиный зов предков. Он будет славным воином, наш с тобою сын, Нарьяна, по воле Дилги унесший с собою в год Осени Бури тебя и половину моего желания жить… А если он все еще с тобой, то и это неплохо. Хоть одним бы глазком глянуть на сына.

Облокотившись о край сруба, Хорсун подпер щеку локтем.

– Знаю, что тебе неприятно всякий раз слышать об Олджуне. Но она – часть моей нынешней жизни, как бы я того ни хотел. И сильно беспокоит меня в последнее время.

О приемной дочери багалыка дух его жены слышал нередко. В детстве несносная девчонка досаждала Хорсуну скверным поведением. Женщины заставы то и дело жаловались на нее. Набредя в лесу на собирающих бруснику малышей, Олджуна без зазрения совести могла высыпать их ягоды в свой туес. Могла отобрать у девочек яркие бусины и мелкие украшения.

А было и такое: поплакалась багалыку, что один из молодых воинов поймал ее у Двенадцатистолбовой юрты холостых ботуров, обхватил лапищами и не хотел отпускать. Еле вырвалась.

– Вот, – заливалась слезами, – синяки на запястьях!

Хорсун в ярости ринулся к ратникам. Хорошо, что наткнулся во дворе на старого отрядника. Тот и охолонил, пояснив, что девчонка сама приставала к парню. Почти что на шею вешалась, вот и довела до безумства.

– Вертит подолом, – сказал, головой качая. – Ты б образумил ее, воевода. А то как бы не вышло беды.

Хорсун все же вызвал юнца, пропесочил его. Парень после того и глянуть боялся в сторону носящих платья, а воспитанницу багалыка обходил так далеко, насколько позволяло соседство.

Объясниться с Олджуной оказалось сложнее. Хорсун не смог подобрать нужных слов. Спасибо, Модун поговорила с упрямицей, и та вроде бы как-то утихла. Больше стала хозяйничать дома, даже сшила багалыку новую рубаху.

Модун советовала быть с девчонкой строже, поскорее выдать замуж, возраст уже позволял. А Олджуна вдруг совсем успокоилась. Тоже дурно: парни для нее вообще перестали существовать.

Посватался один из доброго рода. Багалык был не против – Олджуна отказала. Духу не хватило приневоливать силой. Позже устал считать отправленных восвояси сватов, пока их ручеек вовсе не иссяк. Сверстницы Олджуны давно нянчили детишек, а она перерастала свадебный возраст и думать не думала о собственном очаге.

Слух пошел по Элен: решила девка остаться перестаркой. Хочет, дескать, подражая Модун, пройти Посвящение и заделаться молниеносной воительницей. И другие разговоры доходили до ушей багалыка – о том, что он приберег девушку для себя. Никому, мол, не известно о происходящем в юрте. Живут-то вдвоем. Придется ли удивляться, если в доме заплачет дитя?

От этих сплетен Хорсун жутко бесился. Но ведь не будешь, как дотошная баба, доискиваться, с чьих злых языков срывается обидная напраслина.

…Вздохнув, он пошевелил затекшей ногой.

– Если тебе видна наша жизнь с твоего обитанья, Нарьяна, ты, конечно, заметила: Олджуна красива, покладиста, когда в настроении, и ловка к домашним делам. А сваты, почитай, уже три весны не переступали порога. Она говорит, что ни за кого не пойдет без любви…

Багалык стушевался и смолк. Густо покраснел, испугавшись, что все, о чем он думает, начертано на его хмуром лице. В одно мгновенье лицо будто перепрыгнуло через весны вперед и, постарев, окаменело. Хорсун не смел рассказать жене о случившемся недавно. Хотя именно об этом думал поведать Нарьяне со всем чистосердечием, облегчая душу. А было так…

Он только-только уснул, как вдруг чьи-то теплые пальцы нежно коснулись лица. Сон не улетел. Хорсун схватил пальцы, сжал их, целуя и шепча:

– Не уходи, Нарьяна, не уходи!

– Я не Нарьяна, – донеслось до очнувшегося багалыка.

Он тотчас сел на постели. Протер глаза и в ужасе уставился на приемную дочь. Она сидела в изголовье его лежанки в чем мать родила. Хорсун зажмурился и просипел:

– Что с тобой, девочка?..

– Со мной – ничего, – ответила Олджуна с вызовом. – А с тобой что? Разве в тебе умер человек-мужчина? Неужели не видишь: я пришла стать твоей!

– Но мне не нужно… Я не хочу… не могу, – забормотал в смятенье Хорсун. – Ты – моя воспитанница…

– Ну и что? – заявила она. – Мы не родня. И я не прошу жениться на мне, если не хочешь. Возьми меня так.

– Ты спятила! – взорвался багалык. – Что скажут люди!