Уайнсбург, Огайо. Рассказы

Как я уже упоминал, доктор рассказывал мне все это на берегу ручья, где мы с ним под вечер удили рыбу. Встречаешь иногда человека, будь то мужчина или женщина, который производит на редкость глубокое впечатление. Минуты и часы, проведенные с такими людьми, как мой доктор, уже не изгладятся из памяти. Есть в этих людях что-то… умение втайне посмеяться над собой? Или, как говорят борцы, умение выстоять, не выдать боль? Какое-то особое свойство; быть может, всепонимание, или еще вернее назвать это зрелостью… она не часто встречается, зрелость. Ее ощущаешь в самых разных людях.

Вот, к примеру, мелкий фермер, долгие годы он работал как каторжный. Все знают, его вины тут нет. Природа бывает очень капризна и жестока: то наступила долгая засуха, пшеница сгорела на корню, то молодые всходы побило градом, то саранча налетела – и в одночасье все труды пошли прахом. Не одно, так другое. Представляете, уже и старость не за горами, а человек бьется изо всех сил, чтобы дать детям образование, открыть перед ними пути, которые для него самого были закрыты; честный, прямой, никакой работы не боится.

И вот все рухнуло. Представим себе этого человека в такой вот осенний день. Его скромный домик, его поля, – он научился их любить, как всякий истинный труженик любит материал, с которым работает, – все продают за долги. Представьте его в ясный солнечный день. Один обходит он напоследок свои поля.

Дома осталась его жена, тоже старая, она тоже трудилась всю жизнь, руки ее загрубели, на лице печать усталости и забот… она пыталась подбодрить мужа: «Ничего, Джон. Мы еще станем на ноги». Тут же дети, хмурые, серьезные. На самом-то деле жена рада бы забиться куда-нибудь в укромный уголок и выплакаться. «Мы еще станем на ноги, верно?»

«Черта с два! Где уж нам!»

Ничего подобного он не говорит. Он шагает по своим полям и дальше, в лес. И долгие минуты стоит там, может быть, на самой опушке, и смотрит на эти поля.

А потом где-то глубоко внутри у него рождается смех – настоящий смех, без горечи. «С другими тоже так бывало. Не я первый, не я последний. В мире полно людей, на кого сваливается беда, вот как на меня сейчас… людей гонят воевать невесть за что, против воли… Или вот еврей, честный человек, образованный, душевный, а его ни за что ни про что оскорбили в гостинице или на улице… и ничего не поделаешь, надо стерпеть, выстоять… или негр, ученый, а какой-нибудь белый невежда плюет ему в лицо.

Что ж, люди добрые, так мы и живем.

Но я на жизнь не в обиде. Я научился смеяться – не вслух, не хвастливо и не с горечью, – над тем, что судьба меня бьет. Тихонько смеюсь, про себя».

– Почему?

– Да просто так, смеюсь, и все.

Таких, наверно, тысячи, и мужчин и женщин, – быть может, они-то и есть цвет человечества, – они это поймут. В этом и кроется секрет, почему Америка так чтит Авраама Линкольна. Он тоже был из таких.

– Так вот, – продолжал мой доктор, – пошел я к ним. Увидел женщину, мать девочки-калеки, с виду она была женщина кроткая и чем-то странно напоминала мою жену.

И девочку увидел; похоже, она обречена была всю жизнь провести в постели либо с трудом передвигаться в инвалидном кресле. Ведь правда, недурно бы заставить иных самоуверенных болтунов объяснить, почему в мире такое случается? Вот загадка, над которой поломать бы голову мыслителям, верно?

И еще я увидел ту женщину, польку.

Странно улыбаясь, доктор заговорил о том, что иной раз внезапно настигает мужчин и женщин. В пору их встречи ему было сорок семь, а польке – он так и не сказал мне ее имени, – наверно, лет тридцать. Как я уже упоминал, он был очень крепок, силен, производил впечатление великолепного животного. Таких мужчин подчас мгновенно и неодолимо влекут женщины. Влечение обрушивается на них, точно буря на мирное поле. Так случилось с доктором в первую же минуту, едва он увидел ту польку, – и, оказалось, то же случилось и с нею.

Она была в комнате девочки-калеки, когда он туда вошел, рассказывал мне доктор. Сидела в кресле у постели. Поднялась, и они посмотрели друг на друга. Как я понимаю, все произошло мгновенно.

– Я доктор, – сказал он.

– Да, – отозвалась она.

Даже это единственное короткое слово, произнесенное с едва уловимым акцентом, прозвучало как-то значительно и оттого необыкновенно мило.

Минуту он просто стоял и глядел на нее, а она – на него. Она была довольно большого роста, широкие плечи, высокая грудь, великолепное ладное тело, сказал доктор. И отлично вылепленная голова, в ней чувствовались странная гармония и сила. Он все пытался описать верхнюю часть лица, форму головы, разрез глаз, широкий белый лоб.