Убей-городок

– Узлы на веревке очень необычными оказались. Вроде как на морские похожи. Женщины в быту точно такие не вяжут. Тогда что, дело рук убийцы? Ой как нам такой версии не хотелось! А потом смотрим – шторка из веревок сплетена. Она в кухонном проеме, но закинута на дверь, мы на нее сразу-то внимания и не обратили. А на ней узлов всяких! И таких, и эдаких! Как это называется, слово такое мудреное? А, вспомнил, макраме! Опять от души отлегло: значит, умела почившая вязать узлы-то всякие. Может, еще и не убийство.

В комнате вроде все на месте, порядок в целом не нарушен. Но что-то царапает глаз. В белье и одежде как будто что искали, шкатулочки там всякие в нелогичных местах находятся. Но все отклонения какие-то неявные, что ли. А самое интересное – следы. Они или смазаны, или их нет. На кастрюлях, которыми, по их виду, хозяйка и пользовалась-то редко, есть, а вот на чашках, которые всегда под рукой, нет, на ножах нет, на косяках нет. Вы можете себе представить, чтобы женщина, перед тем как расстаться с жизнью, занялась мытьем чашек и протиранием косяков?

Тут опять встрял Щеглов:

– А вот я помню, мы на труп выезжали, так будущая висельница себе прическу и макияж сделала, чтобы, значит, покрасивше выглядеть. И записку соответствующую написала.

На Щеглова опять заругались, и он, обиженный, ушел.

Савин продолжил:

– Записки не было. А у нас опять крен в сторону злодейства. Убийца, если таковой был, постарался восстановить порядок и позаботился свои следы уничтожить. А это само по себе важная информация к размышлению. Но пока материал остался без возбуждения. И ладно, нам легче. Дежурному по отделению тоже. Сообщение проходит как самоубийство, городское дежурное начальство пока копытом не бьет и в бой на раскрытие убийства не призывает. Но старичка соседа, у которого ключик-то запасной хранился, мы на заметочку взяли. Полная ахинея, конечно, его подозревать, но в качестве первой отмазки на вопрос, что поделали, сгодится.

Савин бы и еще разглагольствовал, но в этом месте дежурный сердито разогнал нас по местам. Пришлось подчиниться, хотя замечу, что подобные разговоры в табачном дыму, как правило, значительно полезней для знания обстановки, чем тупое переписывание ориентировок.

Следующий после савинского выступления день принес сообщение: это все-таки убийство. В акте судебно-медицинского исследования трупа было много всяких мудреных слов, которые можно было перевести на простой человеческий язык так, что смерть наступила от насильственной механической асфиксии. Только не странгуляционной (вот, не обошелся все-таки без непонятных слов), то есть не от сдавливания шеи петлей, а от закрытия дыхательных отверстий. Придавили тебя подушкой, например, или полиэтиленовый пакет на голову набросили. Так что все это повешение было только для отвода глаз в надежде преступника на то, что и так прокатит. Не специалист он был, видимо, в таких вопросах-то.

И да, в крови и моче жертвы была малая толика этилового спирта. Девушка на момент расставания с жизнью была слегка подшофе. А тут и прокуратура – вот она! Со своим уголовным делом: пожалуйте на работу по раскрытию. И понеслось.

В целом картина получалась следующая.

Жила-была девочка, желанная кровинушка, родившаяся через год после Победы. Отец – фронтовик, не понаслышке знающий, что такое смерть, и оттого еще более ценивший жизнь, души в доченьке не чаял и баловал ее всячески, насколько это возможно в послевоенной колхозной жизни. И мать от него не отставала. Оттого и выросла девочка умненькая да веселая, свято верящая в людскую доброту. Окончила школу и поехала в город (город для колхозников в той местности был один – Череповец) поступать в пединститут. И поступила, и отучилась, и даже практику обязательную отработала учительницей на селе. Дольше в деревне оставаться не стала, как ни упрашивали, приехала опять в Череповец.

Определили ее на работу в школу учителем русского языка и литературы и поселили в общежитии. Только вот подружки, которые знали Веруньку еще по студенчеству, отметили, что приехала после отработки уже не веселая хохотушка, а серьезная женщина, в жизни которой что-то произошло. Раньше она все смеялась, что будет ждать рыцаря на белом коне, и он ее обязательно найдет. И проглядывала сквозь смех такая ее несокрушимая вера, что думалось: и впрямь ведь найдет. Только, видимо, в тех краях, куда ее распределили, таких рыцарей-то не водилось. Белый конь на конюшне стоял, только его лучше бы сивым мерином называть, а вот о рыцарях там отродясь не слыхивали.

Подружки после Вериного возвращения, видя такую ее перемену, спрашивали поначалу, что да как, да только внятного ответа не добились и понемногу отстали от нее с расспросами. Крутились на общежитских кухнях какие-то невнятные слухи, что была будто бы у нее трагическая любовь с местным завклубом, от которой чуть не получился ребеночек, да вот только ни ребеночка, ни завклуба в ее жизни не осталось.