Убей-городок

Одна беда, что кроме имени, мы так ничего и не узнали. Ну почему Вера Петровна не сохранила конверты? Там бы и имя с фамилией, и адрес тюрьмы. Зацепиться-то не за что. Или?.. Что-то такое мелькало.

Я снова полистал письма и в предпоследнем нашел: «А из города имени всесоюзного старосты ехать не близко». Всесоюзный староста – Михаил Иванович Калинин. Вряд ли Калининград. Скорее всего, Калинин или Калининская область. А тамошние зоны мы знаем. Конечно, Анатолиев, откинувшихся с кичи, может оказаться много, но не чрезмерно.

Глава девятнадцатая «Папин любимчик»

– А-а, папин любимчик пожаловал, – хмуро обронил Серега Савин, отрывая взор от стола, на котором лежала одна-единственная бумажка. – Опять пришел свой длинный нос во все дыры совать?

Я демонстративно потрогал свой нос, чтобы выразить несогласие с услышанным. Вполне обычный носик, не как у Буратино, и он мне слишком дорог, как часть моего несравненного облика, чтобы совать его в какие-то там дыры. А папа-то у нас кто? А, понятно, майор милиции Семенов.

Савин был явно не в духе. Включение меня в группу по раскрытию он, видимо, воспринял как личную обиду и невысказанный намек на собственную несостоятельность. А еще до меня докатилось, что он вчера ездил в СИЗО для разговора с Барановым – и не преуспел. Доставленный из камеры Баранов нес какую-то ахинею, что хотел пошутить, дескать, а потом и вообще отказался от разговора. Хорошо еще, что Савин поначалу намеревался задавить его без предъявления улик – типа давай, колись, нам и так все известно – и не вывалил Баранову все козыри сразу. Так что самое интересное еще впереди. Это мне потихоньку Джексон поведал.

Бедный Савин. Если бы он знал, с чем я сейчас к нему пожаловал, он бы, пожалуй, удавился. Когда я вчера понял, с чем ко мне пришла гражданка Мякишева, то мысленно застонал: ну почему это все мне? Почему она на входе в отделение не наткнулась на Джексона или на того же Савина, к примеру? Да хотя бы на любого другого милиционера! Я что, каким-то сверхъестественным образом притягиваю события к своей персоне? Причем сам не знаю как. Уж не связано ли это с тем временным кульбитом, в результате которого я оказался здесь и сейчас? Кто же мне поверит, что я сначала случайно подсказал про дачу, а теперь совершенно случайно наткнулся на письма возможного убийцы?

Вот посадят меня на прикованный к полу стул, направят прожектор в рожу, и некто, невидимый из-за слепящего света, грубо спросит: «Воронцов, зачем ты написал эти письма от имени какого-то Анатолия? Следствие хочешь запутать? И вообще, тебя слишком много в этом расследовании. Какую цель ты преследуешь? А может, это ты убил несчастную учительницу? Колись, придурок!»

И крыть мне будет нечем. Потому что на подобные вопросы разумного ответа не придумать. И тогда меня арестуют и перестанут искать настоящего преступника. Так и сгину я в собственном прошлом, и оплакать меня будет некому.

Однако хватит фантазировать. Вон Савин сидит и ждет, что я ему отвечу на его колкость. А я ему отвечу, я ему сейчас отвечу.

– Вот!

Я смиренно положил перед сыщиком зеленую папочку и собственный рапорт сверху.

– Что это? – вопросил Савин, все еще не желая разговаривать со мной по-дружески.

– Письма, – сообщил я. Потом уточнил: – Письма Вере Антоновой от некого Анатоля. Ты рапорт-то мой прочитай.

Савин прочитал рапорт и странно посмотрел на меня. Во взгляде явно читался вопрос: «Опять ты?!» Я виновато развел руками.

Сыщик читал письма, сначала бегло перебирая листочки, потом все внимательней, а я тихонько наблюдал за ним. Наконец он отложил бумажки, и на лице его отразилось некоторое подобие надежды на лучшее.

– И что ты по этому поводу думаешь?

Я не стал крутить вола за хвост.

– Думаю, что это убийца. Только здесь, скорей всего, эксцесс исполнителя. Судя по письмам, этот Анатолий прицеливался надолго осесть у своей эпистолярной барышни, но что-то пошло не так.

– Во-от, – пустился в рассуждения Савин, – процентов восемьдесят в его письмах – враки, но кое-что может оказаться и правдой. Про сына прокурора – это набивший оскомину тюремный фольклор, на него только наивные учительницы и могут повестись. Про море – пятьдесят на пятьдесят. Про маму тоже, пожалуй, враки, для пущей жалости прибавлено. Но, заметь, никаких адресов и вообще ориентиров по местности. И ни одного конверта на квартире у Антоновой и здесь, – он указал на папку, – тоже нет.

Савин начал убирать бумажки в папку.

– Нам бы только колонию установить, из которой он откинулся, – произнес он мечтательно.

В письмах еще вчера я заметил толстую подсказку на этот счет, но помогать Савину из соображений мелкой мести за утреннюю реплику не стал. Пусть сам помучается.

Но сыщик словно услышал мои мысли.

– Постой-ка, постой, – вдруг произнес он, – ведь был же там какой-то намек. На какого-то всесоюзного старосту. Это еще что за фрукт? Староста, хм… Ворошилов, что ли? Так у нас таких городов-то вроде нету.

Да, история – явно не конек Савина. Пришлось помогать.