Убей-городок

А ведь, несмотря на беспорядок, кухня не производила впечатления «убитой». Если прибраться, выкинуть мусор, полы и стены отмыть, плиту как следует отскрести, жить можно. Видел я квартиры, в которых хозяева годами не прибирались, а просто копили мусор. Вот там, чтобы привести помещение в божеский вид, одной только уборкой не обойтись. Как минимум нужен косметический ремонт, а максимум – перестилать сгнившие полы, все шпатлевать, менять кафельную плитку, если, конечно, достать такой дефицит получится. В общем, все выкинуть, оставив лишь стены, а потом все сделать заново.

Значит, Бурмагин пьет не так и давно. Может быть, пару месяцев, может, и три. А если мебель отсутствует, то это значит, что мужик пропивает свое имущество.

– Садись!

Я указал на табурет и велел Бурмагину вытянуть ноги вперед. Из этого положения у него не получится быстро вскочить, захоти он сделать мне какую-нибудь бяку. А вот мне из-под него табуреточку очень даже удобно выбить будет, если что. Санька-то рядом, но не настолько, чтобы немедленно прийти на помощь. Сам я садиться не стал: я должен доминировать (всего этого молодой Леха Воронцов, конечно, еще не знал, но знал я поживший и повидавший).

– Теперь давай колись!

Конечно, в соответствии с советским законодательством я должен был вежливо обратиться к нему на «вы» и поинтересоваться, не он ли это порезал меня, а после того, как он, разумеется, откажется, принести извинения и удалиться со смущенным видом. По крайней мере, именно так думает наша прокуратура. Но мы пойдем другим путем.

Я повысил голос:

– Ну, Босой!

Услышав свою кличку, Бурмагин вздрогнул.

– Так че и сказать-то, не знаю. Бутылки ходил сдавать, тебя, то есть вас, увидел. Внутри аж все закипело… Думаю: порежу падлу лягавую. А у меня нож был в кармане. И вокруг никого нет. Ни одного свидетеля. А ты отвернулся как раз, на что-то отвлекся. Вот я и не удержался.

Так, хорошо идет. Но темп сбавлять нельзя. И никакой человечности. Одна голая функция возмездия.

– Дальше давай, с подробностями, с деталями. И не молчи, а то в другом месте продолжать будем.

Однако мой напор, похоже, и не требовался, потому что дальше произошло совсем уж неожиданное: Бурмагин обхватил руками свою лысую башку и зарыдал.

– Не хотел я тебя убивать, все само собой вышло. Запил я по весне. Я же пять лет не пил, с тех пор, как Мариночка родилась. Полина условие поставила: станешь пить – детей заберу и уйду. А как мне без Мариночки-то жить? Сережку-то я тоже люблю, но не так, как доченьку. С Сережкой, конечно, как он вырастет, мы на охоту ходить станем, но девчонка-то все равно любимей. Я же, как с охоты приду, гостинец ей приношу. Заранее кусочек хлеба с солью в рюкзак кладу, чтобы из леса да чтобы дымком пахло. А она всегда спрашивает: откуда? А я говорю: мол, лисичка тебе на хвостике принесла. Смеется так, радуется. А я-то как рад, что дочка радуется!

А тут в апреле словно резьбу сорвало. На работе с мастером поругался: он у нас слишком принципиальный, в брак половину дневной выработки отправил, хотя и вины моей нет, станок барахлил. Так я и решил грамм сто выпить, чтобы успокоиться. Ну, сто выпил, потом еще… А дальше уже не помню. Все будто в тумане было. Проснулся как-то – ни Полины, ни деток. Вещи детские забрала, вот только мишка остался – под кроватью лежал. Я его Мариночке в Ленинграде купил.

Очухался, поехал в Шексну. А тесть, хоть и не мильтон, но тоже ваш, в колонии служит. Он мне сразу сказал: мол, пить завязывай. А я в Шексне и не пил почти, только пару бутылок пива, чтобы голову поправить. Вернулся когда, весь не в себе был, не помню даже: за что на пятнадцать суток-то угодил? И с работы пришли, сказали: мол, за прогулы уволили. Ладно, думаю, хоть в лес схожу, уток побью. Я и сам без охоты жить не могу, да и тесть у меня жареную утку уважает. И доченьке бы кусочек хлеба принес. А тут и ты, ружье у меня забрал. Так как я теперь жить-то стану? И доченьки нет, и на охоту не с чем сходить.

Я слушал слезливые излияния взрослого мужика и чувствовал, что скоро мы зайдем не туда и дальнейшего адекватного разговора не получится. Значит, надо закрепить успех, пока не поздно.

Я смахнул со стола лишнее вместе с любопытным тараканом и положил перед утирающим слезы Бурмагиным лист бумаги и ручку.

– Пиши, о чем только что рассказал. Самую суть: где, когда, кого, чем, где нож и все такое.

Только старался я зря. У мужика так плясали руки, что мне стало его жалко. Поставь сейчас перед ним стакан водки – до рта не донесет. Где уж тут писать чего-то. Вот ведь надо было выпросить у соседа по общаге портативный магнитофон. Видел я у него такой, катушечный еще, «Весна-3» называется. Но на нет и суда нет, чего теперь горевать. Да и не факт, что магнитофонная запись будет признана за доказательство.

Я быстренько прикинул, что мы имеем.