Убей-городок

Можно, конечно, записать показания самому (Саньку я по некоторым резонам в происходящее посвящать не хотел), дать этому кренделю расписаться, но он, пожалуй, и этого сделать не сможет. И потом, почему-то сам потерпевший милиционер, а не следователь записывает показания своего обидчика. Какая цена будет такому «доказательству»? А как только Босой окажется в КПЗ, сокамерники его быстро научат идти в отказ. Дескать, били, унижали, угрожали, вот и оговорил себя с испугу.

Я прислушался к своим ощущениям: а хочу ли я его «посадки»? И честно ответил себе: нет. Кого у нас в колонии из сволочи человеком сделали? Не помню такого. Вот авторитет криминальный заработать – это пожалуйста! Как же, милиционера на перо посадил. Наколет себе на костяшках «СЛОН»[6] и будет ходить героем. К тому же в той ветке событий, которые достались мне в будущем, Босой наказания не понес. Может, и здесь как-то вывернется? Может быть, сколько бабочек ни дави, основные события являются незыблемыми? Вот черт, и спросить не у кого. Но возмездие должно наступить. И я понял какое.

– Слушай сюда, Бурмагин! – начал я металлическим голосом. – Жить тебе осталось два года.

Бурмагин заполошно посмотрел на меня.

– И не я тебя замочу. Руки еще о тебя марать. Можешь жить здесь, можешь сбежать куда угодно – хоть на БАМ, хоть на целину, хоть в тайгу какую-нибудь, – исход один будет. Крышка тебе, Бурмагин, от судьбы не уйти, и это ясно, как бином Ньютона.

Откуда этот бином Ньютона в моей голове всплыл?

Произнося свой приговор, я старался, чтобы и физиономия моя выглядела соответствующе. И, судя по выражению лица Бурмагина, это мне удалось. Потому что Бурмагин потихоньку зеленел. Нет, все-таки не был он закоренелым злодеем. Окажись на его месте какой-нибудь «полосатик» с кучей ходок, он бы и бровью не повел на мои страшилки. А этот что-то уж больно плох. Я забеспокоился, как бы ему скорую вызывать не пришлось. В мои планы это никак не входило. Надо слегка отработать назад.

– Объявляю тебе устную подписку о невыезде. – Господи, послушал бы кто меня! – Живи и бойся. Будешь плохо себя вести – и двух лет не проживешь. Ты меня понял?

Я наклонился над Бурмагиным, стараясь прожечь его взглядом. Это, пожалуй, было лишним. Мой обидчик находился в прострации. То, что в милицию его сейчас не потянут, он уже заподозрил, но вместо облегчения струхнул еще больше. Это что же такое с ним будет, если даже после признанки в таком преступлении его не собираются арестовывать, а угрожают лишением жизни?

Пора было ставить точку. Тема исчерпана. Дальше не может быть ничего интересного.

– Бурмагин, помни, что я сказал. Всегда помни.

С этими словами я вышел на лестничную площадку.

– Пошли скорей на улицу, а то тут не продохнуть от твоего табачища.

А Саньке не терпелось узнать результат моей секретной операции.

– Ну как, успешно? – спросил он, стараясь, чтобы любопытство не сильно торчало в его словах.

Я не ответил, еще раз проматывая в голове недавние события и в очередной раз задавая себе вопрос: а правильно ли я поступил? Кто я такой, чтобы казнить и миловать по своему усмотрению? Притащил бы злодея в милицию, и пусть бы с ним разбирались те, кому положено. Заодно можно заявить: вот, мол, преступление раскрыл, можно из «глухарей» вычеркивать.

Дальнейшие мои душевные терзания прекратил Санька:

– Я тебя в сотый раз спрашиваю. Ты что, не слышишь? Все нормально?

Вместо ответа я озадачил друга еще больше:

– Как ты думаешь, если человеку сказать, что он скоро умрет, он поверит?

Друг посмотрел на меня как-то странно:

– Ты это про что?

– Ну, помнишь, когда Коровьев открыл буфетчику, что тот скоро умрет, с ним какая истерика случилась? – Я произнес это и понял, откуда у меня этот бином Ньютона в голову залез. – Это же из Булгакова, из «Мастера и Маргариты»! Не читал, что ли?

Санька посмотрел на меня еще более странно:

– Вот не пойму я тебя, Лешка! Ты в больнице около месяца был, а как будто десять лет отсутствовал. То не помнишь ничего, то слова какие-то непонятные из тебя лезут.

Упс! Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Ведь, пожалуй, «Мастера» вот так запросто в эти времена и не найти было. Вылез тоже, понимаешь, со сравнением. Опять пришлось врать, что в больницу книгу знакомые приносили почитать, чтобы не скучал. А вот что друг заметил мои странности, это плохо. Значит, и другие могли заметить, только помалкивают до срока.

Я приобнял товарища за плечи:

– Санек, я порой и сам замечаю, что изменился после больницы. – Вот, не соврал, но и правды не сказал. – А амнезия – это от наркоза, скорей всего. Но ты мне на вопрос не ответил.

– Какой?

– Тоже амнезия? – поддел его я.

– А-а-а, про смерть? Так я думаю, у кого как. Кто-то и накатить может за такие слова. А кто-то тут же забудет.

Это плохо, если забудет, подумал я.

Но действительность затмила все ожидания.

Глава двенадцатая Трудотерапия