Убежище

Дамьен нашел Антуана в коридоре, возле кофемашины. Увидев разъяренное лицо своего начальника, тот не осмелился допить свой кофе и молча направился за ним следом. Они подошли к палате номер тридцать восемь. Врач, проводивший их внутрь, посоветовал разговаривать не слишком долго. Молодая женщина проснулась, но была очень истощена. На данный момент было важно стабилизировать ее состояние, позволив ей как можно больше отдыхать и избегать любых источников стресса. Дамьен успокоил его словами, в которые сам не верил, расписался в журнале и вошел в палату, полный решимости доказать этой зазнайке Веронике, что проблему можно решить и его методами.

Сандрина лежала с открытыми глазами.

Бледность ее кожи и неподвижность тела напомнили ему фламандскую картину из Руанского музея изящных искусств под названием «Женщина на смертном одре».

Холодный ноябрьский свет с трудом проникал сквозь жалюзи, и эта мрачная атмосфера погребальной комнаты моментально остудила энтузиазм инспектора.

Он ожидал увидеть сумасшедшую с перекошенным лицом, всклокоченными волосами и слюнявым ртом, но вместо этого он оказался перед красивой женщиной, хрупкость и уязвимость которой вызывали лишь нежность и доброжелательность. Если на ее коже и была кровь, медсестры убрали все ее следы. Темные волосы струились по плечам женщины, а естественно розовые губы дрогнули в легкой улыбке, когда она заметила присутствие в палате двух мужчин.

Но Дамьен знал, что безумие нередко прячется за маской нормальности.

Он вспомнил, что колдуньи Берри не всегда были старухами с крючковатым носом, встречались среди них и прекрасные незнакомки с обманчивым шармом.

И что в стихотворении Гете, которое его дочь выучила в шестом классе перед самым исчезновением, Лесной царь заманивал к себе детей сладкими обещаниями.

– Мадемуазель Водрье, вы меня слышите?

Кивок головой.

– Я – инспектор Бушар, это мой коллега. Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?

Второй кивок головой.

– Вы можете рассказать, что с вами произошло?

Сандрина пристально посмотрела на инспектора.

Ее глаза, еще несколько секунд назад наполненные спокойствием, которое Дамьен отнес на счет седативных препаратов, внезапно помрачнели. Зрачки расширились, как при сильном волнении, а руки, до сих пор неподвижно лежащие вдоль тела, сомкнулись, словно сжимая невидимый предмет. Лицо исказилось тревогой, а взгляд, словно корабль, раскачиваемый волнами, принялся блуждать между двумя полицейскими.

– Вы только не волнуйтесь, – поспешно сказал Дамьен, обеспокоенный такой метаморфозой, – мы здесь для того, чтобы вам помочь, вам ничто не угрожает…

Инспектор заметил повязку на ее левом запястье. В отчете о поступлении пациентки говорилось о неровных и глубоких порезах в этом месте. Он увидел красные пятна крови, выступившие на бинтах, свидетельствующие о том, что раны недавно открылись, словно плохо зарубцевавшиеся стигматы от распятия на кресте.

– Не волнуйтесь…

Но было слишком поздно.

Сандрина начала свой рассказ под ошеломленными взглядами Дамьена и Антуана, и они, увлекаемые лихорадочным шквалом слов, завороженные этим лицом, измученным страхом, не осмеливались ее прервать.

5

«Займи себя чем-нибудь…

Почитай, к примеру, свой стих…

Так будет легче…

Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…

Иди сюда…

Поближе…

Так будет легче…»

6

На следующее утро Дамьен встал до того, как прозвонил будильник.

Он провел большую часть ночи, снова и снова слушая кассету и записывая все, что казалось ему важным. Фразы, звучавшие на кассете, были полностью идентичны произнесенным в палате, словно заученный рассказ. И ни разу Сандрина не упомянула о том, кому принадлежит кровь на ее одежде.

Затем Дамьен обзвонил районные больницы, чтобы выяснить, не поступал ли к ним человек с тяжелыми травмами, потерявший много крови. Всякий раз ответ был отрицательным.

К трем часам ночи он наконец решил лечь спать, с голосом Сандрины, еще звучащим в его голове, словно нескончаемый ветер, от которого невозможно было укрыться.

Ему снился остров, погруженный в туман; он брел по влажной траве, пропитавшись запахом хлорофилла, касался камней, покрытых липким лишайником, и слышал рычание невидимого зверя сквозь шум прибоя. Широкая полоса леса возникла перед ним, затем исчезла, словно неприятная мысль. И там, одинокая и неподвижная в окружении скал и диких трав, как Ниоба[4], превратившаяся в камень, женщина, покрытая кровью, не шевелясь, смотрела на него. Ее пурпурное платье развевалось под порывами ветра, словно парус корабля-призрака. Сандрина подождала, пока он окажется напротив нее, чтобы прошептать ему свое заклинание потухшим голосом: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?»