Убежище 3/9

Страшно заболела голова. Кудэр на секунду отвел глаза от экрана, а когда посмотрел на него снова, все изображение превратилось в одну мельтешащую, дробящуюся на маленькие квадратики-пиксели муть. Вспомнилось одно школьное развлечение… Перемена. Маша сидит на парте, держит в руках какой-то листок. Из-за ее плеча на листок таращатся другие дети. «Посмотрите на картинку внимательно и попробуйте разглядеть в ней жирафа», — читает она надпись внизу. А там точки. Там нет никакой картинки, никакого жирафа — только точки, маленькие, черненькие, назойливые. «О! Я вижу!» — радостно вскрикивает сзади какая-то девочка. «И я!». — «И я». — «Ух ты! Действительно — жираф!» Они все видят. Она — нет. Никогда. Ни разу. Она не увидела жирафа за этими точками. Потому что, кроме точек, там ничего не было. Но не могли же они все врать? Кудэр сощурил слезящиеся глаза. Посмотрите в телевизор внимательно и попробуйте разглядеть в нем своего президента. И какую-то бабу, которая говорит за него. Это даже проще, чем увидеть жирафа… Это ведь не точки… Это не дети… Просто высокая температура… Вот он, жираф… Просто бред… бред… Телевизор, и тумбочка, и вся комната — все это вдруг рывком дернулось, точно тронулся какой-то невидимый поезд, и медленно поплыло у него перед глазами. А потом стало темно; остались лишь яркие вспышки-крапинки — желтые и красные отметины на сетчатке. — До сих пор не установлены имена людей, — хором сказали в темноте два голоса, мужской и женский, — которые покушались на мою жизнь… Немецкий перевод заглушил конец фразы. Кудэр несколько раз моргнул, но черная пелена перед глазами только сгустилась. — Абра кадабра, мы везли кадавра, — нараспев, чуть картавя, заговорил женский голос, и никто не стал переводить. — Ать два ать, на базар продавать, с дыркой во лбу, да в дешевом гробу… Абра кадабра

Мы везли кадавра
Красавчика-покойника
Везли себе спокойненько
Но казаки-разбойники
Крибле крабле
В дороге нас ограбили
И абра кадабра
Украли кадавра
Крабле бум
С дыркой во лбу
Абра кадабра
Мы везли кадавра
Ать-два ать
На базар продавать
Крибле да крабле
В дороге нас ограбили
Крабле да крибле
Остались мы без прибыли.
Абра кадабра
Мы везли кадавра…

Кудэр ощупью нашел на телевизионном пульте кнопку выключения и, уже теряя сознание, ткнул в нее пальцем.

Дети очень устали и сильно проголодались: ведь кроме ягод, которые они собирали по дороге, у них не было ни куска во рту. Но они все шли и шли — пока, наконец, не добрались до какой-то избушки. Подошли дети ближе, видят — избушка-то не простая: она вся из хлеба сделана, крыша у нее из пряников, а окошки — из сахара. Вытянулся Гензель во весь рост и отломил кусочек крыши, а Гретель стала лакомиться окошками. Вдруг послышался изнутри чей-то тоненький голосок: — Кто там ходит под окном? Кто грызет мой сладкий дом?..

VII. Путешествие

Кудэр околачивался на Кельнском вокзале уже несколько дней — и все еще не видел ни одного подходящего лица. Уже с трех часов он начинал попеременно заходить в каждую вокзальную забегаловку — пил кофе в одной, покупал арабский денер в другой, брал холодный длинный сэндвич с ветчиной, листом салата и сыром в третьей, хрустящий крендель с инкрустированным сердечком апельсинового желе — в четвертой… Все это имело одинаковый кисло-горький вкус. Все это он не мог есть.

Русская речь слышалась повсюду. Русские сидели практически в каждом кафе — и с каждым часом их становилось все больше. Кудэр вглядывался в их лица — пристально, нагло, устало. Потом тащился в вокзальный туалет и точно так же рассматривал в зеркале собственное лицо — в сотый, в двухсотый раз стараясь мысленно сфотографировать его. Чтобы эти черты намертво отпечаталось в мозгу. Чтобы больше не казались чужими.

Выйдя из туалета, он возвращался обратно — смотреть, искать. Но не видел никого подходящего. К шести вечера прожорливая русскоязычная толпа, увешанная чемоданами и рюкзаками, заполняла собой, казалось, все вокзальные фаст-фуды; а в семь исчезала бесследно. В семь уходил поезд Кельн — Москва…

— Бонжур, Мари!

Это было на третий день. Днем. До поезда оставалось еще много часов, но Кудэр зачем-то притащился на пустую платформу — ту, с которой этот поезд уходил каждый день. Присел, сгорбившись, на скамейке. Закурил.

Чьи-то шаркающие шаги раздались чуть в стороне — ближе — еще ближе — совсем рядом с ним. Кто-то стоял у него за спиной и смотрел ему в затылок. Возможно, собирался ударить. Задушить. Или раскроить череп. Кудэр не оглядывался: ему было лень шевелиться. Ему было все равно. И только после того, как он услышал это:

— Бонжур, Мари!

…только тогда он повернул голову.

Низкорослый седой старичок с бельмом на глазу улыбался ему гнилой улыбкой.