Убежище, или Повесть иных времен

Елизаветы, и она, пренебрегая гордостью Эссекса, когда ее собственной

нанесен такой удар, поручила его наблюдению лорда хранителя печати, чей дом

стал для него, по существу, тюрьмой.

Великий Боже! Какое неистовство охватило милорда при воспоминании о

неосмотрительной готовности, с которой предал он себя, беспомощно и

безоглядно, в руки своих врагов! Он метался, как лев в тенетах, кровь билась в

его висках, грозя безумием. Я не решался ни на миг оставить его одного.

Не надеясь иным способом усмирить его бушующие страсти, я приводил

ему на память любимый образ прекрасной путницы, для которой известие об

этом событии и страх того, что может за ним воспоследовать, будут едва ли

не горше смерти. Но, смирив одну бурю, я лишь позволил разразиться

другой: слеза нежности блистала на пылающей щеке гнева; им овладела скорбь,

при виде которой сердце разрывалось. «Избавь меня от убийственного

воспоминания! — восклицал он. — Опозоренный, опороченный, брошенный в

тюрьму, как решусь я поднять взор на прекрасную, на благородную страдалицу?

Поверь мне, Трейси, скорее я умру, чем перенесу эту постыдную минуту...»

Помня о неизменной преданности, которую я хранил ему, угнетенный

сознанием своего положения, милорд решился наконец облегчить свое сердце,

раскрыв передо мною самые задушевные мысли, зная, что они навсегда

останутся заключены в моем сердце, которое скорее разорвется, чем я злоупотреблю

столь великодушным доверием, о коем сейчас отваживаюсь упомянуть лишь

в доказательство того, как неразрывно связана моя судьба с судьбою

человека, которому я служу, — я сам пожелал этого, и Небеса могут поразить меня,

лишь разделив наши судьбы.

Верный друг, лорд Саутгемптон, посещал милорда ежедневно. Хотя сам он

не находился под стражей, сознание того, что каждый его шаг является

предметом постоянного наблюдения и доносов, побуждало этого вельможу к

чрезвычайной осторожности. Сесилам более нечего было желать:

неосмотрительная резкость лорда Эссекса вновь и вновь подливала масла в огонь

негодования королевы, не давая ему угаснуть, и время, охлаждая страсти, не склоняло

милорда к покорности — он почитал себя оскорбленной стороной, и его ярость,

утихнув, сменилась презрительным отвращением. Силы его, однако, были

значительно подорваны бурным кипением страстей, когда одна из них затмила

собою все остальные и окончательно сокрушила его здоровье — горе, более

непоправимое, чем то, что могут породить превратности славы и честолюбия,

поразило его. Наступило время, которое должно было принести ему и лорду Са-

утгемптону долгожданное подтверждение, что их возлюбленные подруги

обрели безопасное пристанище в Камберленде... Наступило время, сказал я?

Увы, оно миновало!.. Каждый из них опасался поведать другому о страхе,

одинаково терзавшем обоих. Лорд Саутгемптон понапрасну отсылал одного

гонца вслед за другим. Медлительно тянущиеся дни превратили все же сомнения

в уверенность. Лорд Эссекс более не в силах был сопротивляться нервной

горячке, приковавшей его к постели. С одра болезни протягивая слабую руку

своему сокрушенному другу, он прервал наконец тягостное молчание.

— Их нет, их более нет на свете, мой дорогой Саутгемптон, — тихо

произнес он с безграничным отчаянием. — Небеса оберегли эти нежные и

беззащитные души от испытаний, которые посильны, быть может, лишь для нас, более

твердых духом... О, любовь моя, и все же я жалею, что не на этой груди

отлетел твой последний вздох, что, хотя бы похоронив нас вместе на дне океана,

смерть не увенчала союз, в котором нам упорно отказывала судьба. Но я

спешу, нетерпеливо спешу к тебе, о Эллинор, моя первая, моя единственная

любовь!

Мучительное воспоминание, всецело поглотившее его мысли, сделало

легкий поначалу недуг угрожающим; милорда сочли обреченным. Королева

долгое время отказывалась слушать рассказы друзей о тяжелом состоянии лорда

Эссекса — так глубоко укоренилось в ней убеждение, внушенное его

недругами, что его болезнь — лишь хитрая уловка, чтобы вынудить ее к унижению.

Тем не менее, повинуясь одному из тех неодолимых чувств, которые порою

одерживают верх над самыми изощренными хитросплетениями интриганов,

она внезапно решила сама удостовериться в том, каково его положение, и

послала к нему своего лекаря. То, что он сообщил, убедило королеву в

опасности болезни, и лекарь получил приказ заботиться о графе со всем возможным

тщанием и даже дать ему понять, что все его отличия вернутся к нему вместе

со здоровьем. Но, увы, ничье сочувствие более не имело для него ценности, и

одно лишь присутствие лорда Саутгемптона, казалось, приносило некоторое

облегчение. Этот достойный друг, не менее, чем он, терзаемый их общим

горем, в отличие от него не имел причины молчать о своей беде. Гонцы

многократно посылались в Камберленд, а также в тот порт, из которого вы

отправились в путь, сударыни. Те, что вернулись из порта, подтвердили опасения,

бывшие до той поры неопределенными, сообщив возлюбленному и супругу,

что жена капитана корабля оплакивает его как погибшего и что, вне всяких

сомнений, и команда, и пассажиры стали жертвами шторма, столь внезапного