Убежище, или Повесть иных времен

нас. Из всех ударов судьбы, выпавших прежде на мою долю, я не помню ни

одного, который столь сильно поразил бы меня. Тем не менее я сохранила

присутствие духа настолько, чтобы заметить по дате приказа, что он был

получен еще во время родов моей подруги. В крушении надежд и отчаянии,

испытанном нами, единственным утешением была мысль о том, что,

злоупотребив властью короля для осуществления своих недостойных притязаний, лэрд

Дорнока оказался в ответе перед законами своей страны за нашу

безопасность, поскольку признал, что такие люди находятся в его замке. Трейси тут

же обратил на это его внимание и, хотя ради прелестной Фиби не дал воли

своему гневу, все же потребовал от лэрда Дорнока достойного обращения с

нами, предупредив, что ему придется держать ответ перед своим королем и

перед королевой Англии, чьим именем мы скоро будем потребованы. В ответ

на его браваду, ибо, говоря по правде, только так и можно было назвать речь

Трейси, надменный шотландец холодно заметил, что «рискнет навлечь на

себя гнев старухи, которая, возможно, уже сейчас уступила все свои права его

повелителю». Трейси, будучи не в силах долее сдерживать свое благородное

негодование, отвечал язвительно и гневно. Лэрд Дорнока посоветовал ему не

упускать возможности и немедленно уезжать, если он не намеревается

остаться в качестве пленника. Эти слова оказались последним, завершающим

ударом в нашем отчаянном положении, и, как ни страшились мы потерять

единственного друга и защитника, леди Саутгемптон и я в один голос стали

побуждать его к отъезду и, отклоняя все его возражения, торопили взойти на

корабль, на палубе которого еще час назад мысленно видели себя. Он

успокаивал нас, обещая скоро вернуться, так как был твердо убежден, что король

Шотландии никогда не допустит столь несправедливого и беззаконного

деяния, стоит только подробно и непредвзято представить ему все

обстоятельства. Я вздохнула при мысли, что знаю его лучше, но так как объяснение было

не ко времени, то не стала напоминать о безграничном влиянии прекрасной

Мэйбл, через посредство которой — благодаря ее беззаконной связи с

королем — этот приказ, несомненно, был получен. Как можно убедить этого

монарха, что вдали от него совершают неправое дело, если в самый миг его

совершения сам он нарушает нравственный и религиозный долг? Человек,

согрешивший сознательно, должен быть или слаб, или порочен; в одном случае

он оказывается в подчинении у чужих страстей, в другом — у собственных. И

в том, и в другом случае он едва ли способен вернуться на узкую, но прямую

стезю добродетели.

Не с ним связывала я надежду на обретение свободы, ах, нет — мысленный

взор мой был устремлен в сторону возлюбленного, к которому сердце мое,

подобно стрелке компаса, обращалось, какие бы расстояния ни разделяли нас.

«Пусть только известят Эссекса, — думала я, вздыхая, — пусть только узнает

он, где меня найти, и ради моего спасения он обойдет земной шар». Когда

улеглась печаль этой тягостной минуты, я напомнила себе, какое бесконечное

душевное облегчение принес нам приезд Трейси, какую перемену внес он в наше

положение, освободив нас от мелочных обязательств, что всегда унижают

благородный ум, если только он не встречает родственную душу в своем

покровителе. Я вскоре заметила, что лэрд Дорнока не осмеливается воспользоваться

плодами совершенного им низкого беззакония. Подчиненное положение, в

которое Трейси ставил себя в нашем присутствии, глубокая почтительность, с

которой повиновался каждому нашему пожеланию, не отвечающие ни званию, в

котором мы были известны обитателям замка, ни офицерским регалиям

Трейси, поселили в уме нашего хозяина смутную мысль о некой тайне, но ум его

был не настолько пытлив и деятелен, чтобы постараться глубже вникнуть в

эту мысль. Он с опозданием понял, что в Трейси, позволив ему уехать, обрел

наблюдателя за своим поведением, и теперь жалел о нерешительности,

помешавшей его задержать. Он, однако, временами еще заговаривал о любви с

леди Саутгемптон, предлагая купить ответное чувство якобы принадлежащими

ему несметными сокровищами: нам, привычным к утонченности и роскоши,

все его достояние представлялось лишь крикливо раскрашенной скудостью.

Однажды, когда эти хвастливые и нелепые предложения были сделаны в

моем присутствии, я не могла смолчать. Он, однако, прервал меня, посоветовав

остеречься и не побуждать его переменить свои привязанности, и предложил

мне заботиться лишь о своей защите, ибо не могу же я быть столь низкого

мнения о его наблюдательности и своей красоте, чтобы полагать, будто обманула

его своим нарядом. Сомнение такого рода было высказано впервые, и мое

замешательство мгновенно подтвердило его. Растерявшись, я не сразу собралась

с духом для ответа, но наконец сказала, что он разгадал лишь часть нашей

тайны, лежащую близко к поверхности и потому оказавшуюся доступной ему,

что обнаруженное им — лишь наименьшая часть тайны и что настанет день,

когда наши имена и положение станут известны ему и он по всей строгости

ответит за все, что окажется в его поведении оскорбительным нам и