Убежище, или Повесть иных времен

недостойным его. Я смело заявила, что для нашей безопасности требуется лишь одно —

чтобы при английском дворе узнали, где мы находимся; теперь же, с помощью

Трейси, это установлено, и у нас есть высокопоставленные друзья, готовые

потребовать нашего возвращения. Величавый вид, от природы свойственный

мне, когда гордость моя затронута оскорблением, поразил его; в уме его

возникли смутные и неопределенные опасения, и так как все попытки проникнуть

в тайну, скрытую лишь в глубине сердец, стремящихся ее сохранить, были

тщетны, он уже почти раскаивался, что осуществил неоправданный произвол,

плодами которого более не надеялся воспользоваться.

Леди Саутгемптон сочла себя в долгу передо мной за проявленную мною

твердость духа. Не имея более причин проявлять подчинение и покорность,

мы обе вернулись к привычкам, приличествующим нашему положению в

обществе, и наняли собственных слуг до того времени, когда наступит наше

освобождение.

Устав от нашего присутствия, лэрд Дорнока, как мне часто казалось,

подумывал о том, чтобы предложить нам свободу. Как-то раз я пыталась

незаметно подвести его к этой давно желанной цели, когда ему было подано письмо,

посланное от королевского двора. В полной уверенности, что оно содержит

известия о нашем освобождении, я, пока он вскрывал письмо, бросила на него

торжествующий взгляд и в его лице прочла ту же мысль, но в следующее

мгновение выражение его лица заметно изменилось. Лэрд прочел письмо

вслух, и мы в невыразимом изумлении узнали, что в нем содержится приказ

неусыпно содержать под стражей английских пленников, за которых он

отвечает перед своим королем, содержать, впрочем, с должным почтением. Я тут

же обратила его внимание на эту часть приказа, словно бы не замечая первой,

которая тем не менее глубоко запала мне в сердце. Надо заметить, что и он

не остался нечувствителен к заключительной части приказа. Чувство

усталости и отвращения, которому он начал поддаваться, усилилось, гордость его

возмутилась при мысли, что замок превратили в государственную тюрьму, а

его самого — всего-навсего в тюремщика; он был раздосадован, унижен и

оскорблен. Никто не подчиняется власти с большим недовольством, чем тот,

кто неправедно воспользовался ею, и когда на себе он ощущает ее суровые

ограничения, то простое воздаяние становится, по существу, жестокой местью.

Вновь последовал томительный промежуток времени без известий из

Англии. Нежная, кроткая Фиби часто внушала себе, что ее возлюбленному не

удалось туда добраться, и необъяснимость положения, когда мы, казалось,

были всеми забыты, порой склоняла мою подругу и меня, чтобы разделить ее

мнение. Но как много могли мы справедливо предположить иных причин,

причин более грозных! И тогда, ища утешения, мы вновь обращали свои

мысли к острову, на котором находились.

Бесконечное ли разнообразие и непрестанные перемены в моей жизни

приучили меня не терять надежды, молитвы ли, неизменно обращенные к Тому,

кто один мог дать мне облегчение, укрепили мой разум — не знаю, но я

действительно открыла в нем доселе не известные мне возможности. Каждый

проходящий день, казалось, оттачивал и укреплял способность к восприятию и

мышлению, так что бурные страсти, еще недавно сотрясавшие, подобно

горному обвалу, все мое существо, теперь, войдя в спокойное, здоровое русло,

ровным потоком несли жизненную силу моему сердцу.

От Фиби нам было известно, что Мэйбл посылала множество писем

старшему брату, который тщательно скрывал их содержание, из чего мы

заключили, что письма касались нас. Эта новость утвердила нас в предположении,

что Трейси благополучно достиг Англии, и позволяла при этом льстить себя

надеждою, что друзья не жалеют усилий для нашего освобождения, как бы

их действия ни замедлялись препятствиями, о которых мы не могли ни знать,

ни догадываться. Предположения наши оправдались. Наконец был получен

приказ передать нас офицеру, который предъявит подтверждение этого

приказа. О, каким ликованием, благодарностью и нетерпением наполнила нас

уверенность в близком освобождении! От первого проблеска дня до того

часа, когда ночная тьма опускалась на океан, мы по очереди, в радостном

ожидании высматривали в волнах обещанный корабль. Наконец он появился, и

даже при виде самого Эссекса я вряд ли могла обрадоваться больше.

Трейси вторично сошел на этот берег и был со всех сторон встречен

приветствиями. Каждой из нас он вручил письма. Дорогой моему сердцу,

бесценный почерк — не глаза, сама душа моя устремилась к нему. С безграничной

нежностью Эссекс благословлял мое второе воскрешение из мертвых и

клялся, что возблагодарит судьбу за это чудо, безоговорочно подчиняясь моей

воле. «Вам не придется более жаловаться на ужасы военной жизни, любовь

моя, — продолжал он. — Я навсегда покончил с этим кровавым занятием.

Двор ничем более не привлекает меня. Вдохновляемый более достойными

чувствами, открытый для более чистых радостей, в Вашем и в своем сердце

впредь буду искать я этого своевольного скитальца — счастье. Я более не тот

Эссекс, милая Эллинор, которого Вы знали; я сделался настоящим сельским