Убежище, или Повесть иных времен

бессознательно уступили тайной политике, неизменно направленной к тому,

чтобы разделить их. Убежденная, что Эссекса привязывают к ней неразрывные

узы благодарности, чести и доверия, могла ли Елизавета, при ее нетерпеливой

горячности, не быть поражена, оскорблена, раздосадована тем, что он

бездеятельно проводит время в Ирландии, пренебрегая и ее увещеваниями, и

людским осуждением? Постепенно она прониклась предубеждениями семейства

Сесилов, непримиримых противников графа, которым доверила управление

государством — не столько в силу высокого мнения об их талантах, сколько из

тайного желания досадить непочтительному фавориту, чья неприязнь к

Сесилам не уступала их враждебности к нему. Время укрепило влиятельность

партии Сесилов, которой поначалу они были обязаны лишь королевскому

недовольству. Досадное бездействие лорда-наместника сменилось поведением

подозрительным и загадочным. Его секретные переговоры с главой мятежников

Тайроном, неизвестная пленница, ради которой он вступил в переговоры, —

все это с преувеличениями было доведено до сведения Елизаветы. Ее

негодование, вызванное военными просчетами Эссекса, удвоилось, когда ей стало

известно о непокорности его сердца; ревность овладела ею, она решила дать ему

почувствовать всю суровую полноту своей власти, но ее убедили, что отзывать

Эссекса небезопасно. Впервые в жизни ей пришлось сдержаться, задуматься о

том, как вновь подчинить его себе, и нрав ее сделался совершенно

невыносимым. Ее фрейлины хранили грустное молчание — все, за исключением

нескольких искусных интриганок, подученных (не без выгоды для себя)

разжигать ее гневную досаду. Судьба Эссекса, казалось, всецело зависела от хода

войны, до той поры неблагополучного, как вдруг, одинаково изумив друзей и

врагов, не добившись никакого сколько-нибудь значительного успеха,

который позволил бы ему надеяться на благосклонный прием, Эссекс поспешил

домой и предстал перед Елизаветой с видом полной уверенности в своей

правоте. То ли изумление этой минуты действительно воскресило великую

страсть, которую она так долго питала к нему, то ли страх за свою жизнь

заставил ее затаить горечь и гнев, переполнявшие сердце, — я так никогда и не

узнала. Достоверно известно, что королева приняла Эссекса милостиво и

выслушала его весьма неубедительные и бессвязные доводы в свою защиту. Они

расстались друзьями, и Эссекс, мгновенно поддавшись тому легковерию,

перед которым часто оказывались бессильны все способности и таланты,

дарованные ему природой и воспитанием, счел, что вполне вернул себе ее

расположение. Он верил, что восторжествовал над своими недругами, и не

скрывал ликования.

Каким же ударом стало для него мгновенно разразившееся над ним

бесчестье! Он не мог не сознавать, что причиной этого бесчестья стала его

собственная опрометчивость, что, возвратившись в Англию, ни с кем не советуясь,

он добровольно предал себя в руки врагов. К позору долгого и унизительного

ареста вскоре прибавилось сокрушительное несчастье — уверенность в гибели

прекрасной Эллинор. Погрузившись в безмолвное и угрюмое отчаяние, он бо-

лее не снисходил до того, чтобы представить Елизавете дальнейшие

оправдания своего поведения, и отказывался проявить хоть малейший знак

покорности. Эти потрясения, однако, пошатнули не только его душевное, но и телесное

здоровье. Последовала нервная горячка, вскоре принявшая опасную форму.

Упрямо отвергая всякую врачебную помощь, он твердил, что желает лишь

умереть, и желание это вполне могло осуществиться, если бы королева,

которая неспособна была до конца подавить в себе нежность, так долго царившую

в ее сердце, не прислала к нему собственного лекаря и с ним — предложение

мира и прощения. О тяжелом состоянии, в котором тот нашел Эссекса, было

подробно доложено Елизавете, и она, глубоко потрясенная, задумалась, не

следует ли ей оживить его немедленным посещением — так во все времена

трудно будет политическим ухищрениям одолеть неподдельные природные

впечатления. Сесил и его сторонники вдруг ощутили себя на краю гибели и

использовали все доводы, какие только могли быть подсказаны страхом,

гордостью и осторожностью, дабы отсрочить эту встречу. В этом Елизавета

уступила их искусно подобранным доводам, но не смогла отказать себе в

удовольствии переписки с Эссексом, когда здоровье его улучшилось, и вскоре

позволила ему представить оправдания своему поведению и даже снизошла до

того, чтобы попенять ему на ту неизвестную даму, что повлияла на него столь

роковым образом. На этот мучительный для него намек, возразил он, его

горе должно остаться единственным ответом, и меланхолический строй его

жизни настолько соответствовал этому заявлению, что Елизавета более не

покушалась проникнуть в тайну, должно быть, скрытую могилой, а вместо этого

попыталась с помощью доброты укрепить и ободрить его дух, чрезмерно

угнетенный враждебностью судьбы.

То было самое светлое время в жизни Эссекса. Стремительный поток

победоносной войны некогда смыл и поглотил те благодатные науки, те мирные

добродетели, которые теперь, в опале, время наконец извлекло из этого