Убежище, или Повесть иных времен

яркими красками рисовали дорогие и волнующие образы. Лишь от образа

пораженной горем Эллинор, слишком поздно обретшей свободу и в отдаленном

уединении строящей в мечтах волшебный приют любви и счастья, сердце его

содрогалось от скорби.

— Вы можете истерзать мое сердце, — отвечал он, вздыхая, — но решение

мое неизменно. Даже ради самого дорогого для меня существа я не смирюсь с

бесчестьем. Нет! Когда я устремлял взор на тебя, дорогая Эллинор, в своей

душе я находил все, что давало мне право верить, что я достоин тебя. Сейчас

я не могу решиться даже поднять глаза на женщину, которую боготворю.

Пусть лучше она оплакивает мертвого, чем втайне презирает живущего.

Чисты и бесценны будут слезы, падающие на мою могилу, тогда как сам я в

каждой слезе ее различал бы скрытый укор... Предоставьте меня моей судьбе,

друзья мои. До сих пор честь неизменно руководила моими поступками, и

мне поздно меняться.

С той минуты, как вынесенный Эссексу приговор стал известен королеве,

она лишилась сна и покоя. Избранник ее сердца стал жертвой закона, и

сердце ее готово было изойти кровью вместе с ним, если только его не удастся

убедить прибегнуть к ее милосердию. Сотни посланцев уверяли его в

несомненном прощении — слова, единого желания довольно, чтобы получить его.

На это он всякий раз отвечал с неизменным спокойствием, что, «будь

королева к нему столь снисходительна раньше, его жизнь не оказалась бы под

порицающей властью закона, но, поскольку теперь ее наивысшая милость может

выразиться лишь в продлении для него права дышать, он — ради ее

безопасности и во исполнение своего приговора — готов отказаться от этой

привилегии, которая стала бременем с той минуты, как оказалась единственной

доступной ему». Такой ответ, способный тронуть самое безразличное сердце,

пронзил сердце Елизаветы. Но так как даровать ему помилование без его

просьбы о том означало бы запятнать свои преклонные годы проявлением

непростительной слабости, она ежечасно терпела самые невыносимые терзания.

Ах, отчего я говорю «самые невыносимые»? Увы, в глуши Камберленда

была прекрасная страдалица, которую жестокое известие, дошедшее до нее,

обрекло на участь, горшую смерти. Приговор Эссексу подразумевал и его

друга Саутгемптона, чьи родственники тотчас отправили гонца к его жене в

надежде, что она успеет прибыть в Лондон и ходатайствовать перед

королевой о помиловании. Посланец застал не ведающих о несчастье женщин

душевно бодрыми, утешенными безопасностью, уединением, светлыми

надеждами. Перестук конских копыт, донесшийся издалека, не вызвал у них иного

чувства, кроме радостного затаенного трепета, порожденного надеждой сей

же час увидеть одного, а может быть, и обоих графов (к тому времени уже

осужденных). Как же ужасна была перемена чувств и мыслей, когда им

вполне открылась вся отчаянная безнадежность положения, когда они лишены

были даже той защиты, что таится в ожидаемом бедствии! Несчастная жена

Саутгемптона, поглощенная своей долею беды, не заметила, как глубоко и

ужасно горе поразило рассудок ее не менее тяжко страдающей подруги, не

заметила, пока чувства и мысли Эллинор явно и окончательно не погрузились в

оцепенение, пока беда не сделалась непоправимой.

Для человеческого разума, даже самого возвышенного, непосильно

одновременное воздействие двух противоборствующих страстей — одна должна

быть принесена в жертву другой, дружба вынуждена отступить перед

любовью. Леди Саутгемптон поспешила в дорогу, не зная ни промедления, ни

устали, поручив свою подругу заботам верных слуг, которым было приказано

везти ее более спокойно и неспешно. Глубокий мрак, в котором пребывал разум

милой Эллинор, в пути сменился смутным и неровным весельем, но так как

прежде такая перемена порой предшествовала ее выздоровлению, то же

могло случиться и на этот раз, будь она в окружении людей, знакомых с ее

недугом. От тех же, на чьем попечении находилась она сейчас и кому неизвестно

было ни имя ее, ни положение, ни страдание ее души, едва ли разумно было

бы ожидать, что они сумеют оберечь ее от событий, предвидеть которых

никак не могли. Случилось так, что в один из дней пути, во время отдыха,

взгляд Эллинор обратился на обширное строение, отлично видное с дороги, и

в ее блуждающих мыслях оно представилось ей Кенильвортом. Не в меру

усердный слуга сообщил ей, что это замок Фозерингей. Она пронзительно

вскрикнула, выразительным жестом протянула руки в сторону рокового

замка, а затем, вырывая пряди своих прекрасных волос, которые еще прежде

пострадали во время ее недуга и едва успели вновь обрести свою прежнюю

пышность, бросилась наземь и с этой минуты окончательно погрузилась в

безумие.

Когда леди Саутгемптон вошла в тюремную камеру к своему супругу и на

его измученной груди излила в слезах свою любовь и скорбь, Эссекс

почувствовал, как все струны его сердца отозвались стоном, и, в тревоге и нетерпении

устремив взгляд к дверям, с невыразимым ужасом увидел, что следом за нею

не вошел никто. Ей недостало присутствия духа скрыть от друга своего мужа

истину, завершающую собою его судьбу, истину столь ужасную, что он готов