Убежище, или Повесть иных времен

О нет: судьба сестры — урок для меня! Не хочу больше кровавых браков.

Видите, — она неистовым жестом протянула руки, — у меня нет кольца, только

черное... поистине черное... если бы вы знали все... Но ведь мне не надо

говорить вам об этом — верно, милорд? Смотрите — вот мой возлюбленный, он

сам скажет вам.

Она схватила Елизавету за руку, которую та в страхе вытянула перед

собой, но тут же, слабо вскрикнув, отдернула свою руку и принялась

разглядывать ее с невыразимым ужасом.

— О, вы окунули мою руку в кровь, — воскликнула она, — в кровь матери!

Она теперь во мне... холодным током она течет к самому сердцу. Ах, нет...

это... это кровь Эссекса... Так вы все-таки погубили его — при всей своей

любви, при всех обещаниях? Погубили благороднейшего из людей! И все потому,

что он не мог любить вас. И эти морщины... фу, какой стыд!.. Разве можно

любить старость и безобразие? О, как ему были противны эти фальшивые

локоны и все ваши румяна и белила!.. Как мы смеялись над этими нелепыми

причудами!.. Но теперь я уже больше не смеюсь... Поговорим о могилах, о

саванах, о кладбищах... Если бы я могла узнать, где похоронена бедная моя

сестра... Вы, верно, скажете — в моем сердце... Да, в нем погребены все, кого я

люблю. И все же должен быть где-то на земле неведомый уголок, который

можно назвать ее могилой, лишь знать бы, где найти его. Там она наконец

покоится рядом со своим Лейстером... Он тоже был ваш фаворит... Кровавая,

кровавая это честь.

Королева, которая до этой минуты с трудом сохраняла присутствие

духа, при последних язвительных словах Эллинор поникла в глубоком

обмороке.

Трудно передать весь ужас моего положения. Я опасалась, что любая моя

попытка призвать кого-нибудь на помощь может побудить объятую горем

Эллинор к чудовищному акту мщения — мне было неизвестно, как и насколько

она была готова к нему. Если бы Елизавета в этот миг не лишилась чувств, я

уверена, что сама потеряла бы сознание. Я помнила, что королева верит,

имея тому много подтверждений, будто несчастная, столь устрашающе

явившаяся перед нею, давно скончалась в деревне; для тех же, кто некогда ввел ее

в заблуждение, сейчас было бы неразумно и небезопасно признать, что

известие было ложным.

— Так вот как? — вздрогнув, воскликнула Эллинор. — Кто бы подумал, что

это жестокое сердце все-таки можно разбить? Однако я разбила его... и она

ушла вслед... нет, не за Эссексом.

— Уйдем отсюда, милая Эллин, — сказала я, спеша увести ее из комнаты,

чтобы можно было оказать помощь королеве.

— Тише! — вскричала она, впадая во все большее исступление. — А то

скажут, что мы ее тоже обезглавили... Но кто ты? — Она устремила на меня

печальный, затуманенный взгляд. — Я где-то видела тебя раньше, но сейчас, из-

за этого бледного лица, я забыла все другие лица... Я не знаю, где я и куда ты

хочешь меня вести, — добавила она, печально вздыхая, — но ты похожа на

светлого ангела и, может быть, ты возьмешь меня с собой на небо.

Я воспользовалась этой благословенной минутой покорности и, опустив ей

на лицо черный траурный капюшон, провела ее в малый дворик, где мои

слуги дожидались, когда я освобожусь. Поручив ее их заботам, я вернулась и

разбудила в приемной фрейлин, чей несвоевременный сон позволил Эллинор

незамеченной пройти в королевский кабинет, — это обстоятельство в

сочетании со многими другими придало странному посещению видимость

сверхъестественного.

Все обычные средства оказались бессильны привести королеву в чувство, и

лишь стараниями врачей она очнулась, но перенесенный ужас навсегда

оставил след в ее сознании. Трепеща от страха, объяснить который могла бы

лишь я одна, она часто ведет с кем-то непостижимые для окружающих

беседы, жалуется на посещение гостьи из иного мира, приказывает запирать все

двери и все же воображает, что видит ее, и тщетно запрещает впускать.

Предполагаемое непочтительное безразличие окружающих разжигает

вспыльчивость, присущую ее характеру, который по многим причинам сделался

раздражительным, и ее неоправданный гнев порождает то самое непочтение, на

которое она жалуется. Так гнев и страх терзают ее преклонные годы, ускоряя

разрушение естества. Когда эти бурные чувства утихают, скорбь и отчаяние

наполняют ее душу. Не менее жестоко страдает она и оттого, что чувствует,

как приходит в упадок ее власть. Не желая расстаться с благом, которое ей

уже не в радость, в каждой протянутой руке она усматривает стремление

вырвать у нее скипетр, который, даже умирая, не хочет никому завещать.

О милая Матильда! Если бы ты действительно дожила до сей минуты и

стала свидетелем этого возмездия свыше, твои кроткие слезы пролились бы

даже над твоим смертельнейшим врагом! Ты не смогла бы без жалости

видеть царственную Елизавету, которой недоступны простые утешения света,

воздуха, пищи, радости. Та, чей могучий ум в будущем долго будет вызывать

изумление, как вызывал в прошлом, сейчас — лишь дышащее напоминание о

слабости и бренности человеческой.

Ах, если бы вокруг нее собрались все честолюбцы, жаждущие

главенствовать и повелевать; если бы единожды взглянули на эту царственную жертву