Убежище, или Повесть иных времен

небывалого и поучительного возмездия.

Минуло немногим более года, и за это время ее болезнь выразилась во

всех многообразных и ужасных проявлениях, ей свойственных. Желая иметь

постоянную врачебную помощь, я взяла Эллинор к себе в Лондон, где как-то

вечером она, проявив известную долю сообразительности и хитрости, что так

часто вплетаются в безумие, сумела ускользнуть от приставленной к ней

прислуги и, зная все покои и переходы дворца, прошла по ним с удивительной

легкостью.

Королева, всецело погруженная в леденящее уныние безысходного

отчаяния и беспощадно наступающей старости, окончательно покорилась их

власти. Фрейлинам часто поручалось читать ей вслух, и это было единственное

развлечение, с которым мирилась ее тоска. В ту памятную ночь был мой

черед. Елизавета отпустила всех остальных в тщетной надежде дать себе покой

и отдых, которые давно безвозвратно утратила. Исполняя свою обязанность,

я читала уже долгое время, когда вследствие позднего часа и королевского

повеления воцарилась такая глубокая тишина, что если бы, изредка

вздрагивая, она тем не заставляла меня очнуться, мои полузакрытые глаза едва ли

могли бы различать строки, по которым скользили. Дверь внезапно

распахнулась, и на пороге возникла фигура столь легкая, столь хрупкая и столь

трагическая, что мое бурно забившееся сердце едва решалось признать в ней

Эллинор. Королева приподнялась с болезненной поспешностью, но смогла лишь

невнятно и приглушенно вскрикнуть. Мне мгновенно пришло на ум, что

Елизавета убеждена в ее смерти и воображает, будто видит перед собою призрак.

Прекрасная тень (ибо поистине никогда еще смертный не походил так на

существо из иного мира) опустилась на одно колено среди плавно струящихся

складок длинного черного одеяния, возвела к небу взор, исполненный той

невыразимой безмятежности, той безграничной, непостижимой

благожелательности, что сообщается лишь безумием, и кротко склонилась перед Елизаве-

той. Королева, пораженная до глубины души, откинулась в кресле, не в силах

произнести ни слова. Эллинор поднялась, приблизилась и несколько

мгновений стояла молча, задыхаясь.

— Когда-то я испытывала гордость, страсть, негодование, — наконец

заговорила несчастная тихо и горестно, в невыразимой тоске, — но теперь Небеса

запрещают мне это... О ты, воистину рожденная лишь для того, чтобы

преследовать мой несчастный род, прости меня... У меня не осталось иных чувств,

кроме печали.

Она рухнула на пол и дала волю рыданиям, которые тщетно пыталась

сдержать. Королева судорожно притянула меня к себе и, пряча лицо у меня

на груди, бессвязно воскликнула:

— Спаси, спаси меня, о Пемброк, спаси меня от этого ужасного

призрака!

— Эссекс, Эссекс, Эссекс! — простонала распростертая на полу Эллинор,

выразительно воздевая бледную руку при каждом горестном возгласе.

Бурная дрожь, охватившая королеву, показала, как глубоко поразил ее

звук этого рокового имени.

— Мне сказали, — продолжала милая страдалица, — что он в Тауэре, но я

искала его там так долго, что совсем устала... Значит, есть тюрьма холоднее и

надежнее? Но разве тюрьма — место для вашего фаворита! И разве можете

вы отдать его могиле — ах, милосердный Боже! — и отрубить ему голову, эту

прекрасную голову, и погасить навеки этот сверкающий взгляд? О нет, я так

и не думала, — произнесла она изменившимся голосом. — Значит, вы все же

скрыли его здесь, лишь бы мучить меня... Но Эссекс не допустит, чтобы я

страдала — верно, милорд? Так значит... значит... — Ее взгляд медленно

обводил комнату, следуя в воображении за его шагами. — Да, да, — продолжала

она, оживляясь, — я думала, что этот голос возобладает — когда и кто мог

устоять перед ним? И значит, только мне надо умереть. Что же, я согласна... Я

проберусь в его тюрьму и пострадаю вместо него, но только не говорите ему,

потому что он любит меня... Ах, он очень любит меня, но, знаете, я одна

должна вздыхать об этом.

Она и в самом деле вздохнула. О, какое бесконечное страдание было в

этом единственном вздохе! Последовавшее долгое молчание побудило

королеву поднять голову. Перед ее глазами была все та же скорбная фигура, но

только теперь бедняжка снова поднялась с пола и стояла, приложив одну

бледную руку ко лбу и приподняв другую, словно требуя внимания, хотя

отсутствующий взгляд показывал, что мысль ею утеряна.

— Ах, теперь вспомнила, — вновь заговорила она. — Мне все равно, как вы

прикажете меня умертвить, но пусть похоронят меня в Фозерингее и пусть

непременно при мне будут служанки... непременно... вы знаете почему. — Это

несвязное упоминание о беспримерной участи ее матери болезненно поразило

Елизавету. — Но неужели вы не дадите мне еще раз взглянуть на него перед

смертью? О, какой радостью было бы мне увидеть его на троне! Но я вижу его

на троне! — воскликнула она с удивлением и восторгом. — Милостивый, царст-

венный! О, как он величественно прекрасен! Кто не согласится умереть за

тебя, мой Эссекс!..

— Увы! Никогда, никогда, никогда не увидеть его мне\ — простонала

измученная Елизавета.

— Я жена ему? — продолжала Эллинор, отвечая на воображаемые речи. —