Убежище, или Повесть иных времен

мой пылающий мозг... но к чему эти мрачные воспоминания?

Покоясь в материнских объятиях природы, защищенная безвестностью и

уединенностью этого увитого плющом приюта, моя испуганная душа, как

боязливая птичка, тихо складывает свои усталые крылья, радуясь одиночеству,

счастливая своей безопасностью. Мне кажется, я никогда не упьюсь вполне

счастьем и благодарностью — сердце мое изнемогает от блаженства, а я все

побуждаю его к новым восторгам, для него непосильным. Гордость, страсть,

тщеславие — все самые резкие и грубые свойства моей натуры — сразу

покинули меня, а все чистые, человеколюбивые добродетели раскрывают и

расправляют навстречу весеннему солнцу лепестки своих цветов, опережая даже

ранний подснежник.

О, это ослепительное благословенное светило! Каким новым видится мне

его могущество! Какая темная пелена скрывала его доселе от моих глаз!

Простите, мой дорогой друг, эти причуды фантазии — так ребячески своеволен

становится разум, когда он в мире с собой!

Поспеши, великодушный Трейси, поспеши к моему любимому, извести его

о нашем прибытии! Но разве Трейси уже не отправился в путь? О, тогда

спеши, мой Эссекс, покинь суетный свет, где путь добродетели неизменно

пролегает над краем бездны, куда сотни рук готовы столкнуть ее; раздели со мной

глубокий покой уединения — не думай более о Елизавете: даже ее власть не

настигнет нас здесь. Природные гиганты стражи, неприступные горы,

вздымают ввысь свои вершины в грозном строю, посрамляя всякую иную стражу, а

между ними, в веселых долинах, счастье покоится на груди матери своей,

Природы. О, приди же и пусть

* * *

Удар грома поразил мой мозг! О мстительные Небеса! Отчего не

раскололи вы мою голову? Его судили — приговорили — обрекли, — а я между тем в

ненавистном мне теперь уединении радостно грезила о нескончаемом счастье.

О, дайте мне еще раз стремительно и безумно ринуться в мир, ошеломите

мои истерзанные чувства воплями битвы, стонами раненых, потоками крови,

реками слез; найдите, если сумеете, в природе такой ужас, который заглушил

бы ужас, разрывающий мою душу... Лишь гибель всего сущего может

сравниться с ним... Но пусть разрушение будет безгранично — зачем стану я

желать умерить его?.. О леди Пемброк!

ПИСАНО РУКОЙ ЛЕДИ ПЕМБРОК

Дрожащая рука друга в последний раз принуждена взяться за перо, чтобы

завершить описание невзгод прекрасной страдалицы, которой не суждено

более рассказать о себе. Увы, сейчас ее душа достигла предела человеческой

скорби.

Причудливый склад ума, который помог милой Эллинор создать

фантастический план ложной смерти и погребения, изумил меня; изумление мое

возросло, когда я узнала об искусном осуществлении плана. Однако ее

неуклонное следование одной-единственной идее отнюдь не внушало друзьям

Эллинор уверенности в том, что разум ее вновь обрел здоровье и

уравновешенность.

Когда эти печальные записки попали в мои руки, я не могла не заметить,

что прелестная возлюбленная Эссекса имела крайне пристрастное

представление о его характере и была неточно осведомлена о его действиях. Эссекс

был наделен самым справедливым и великодушным сердцем, какое

когда-либо билось в человеческой груди, и нередко его достоинства представали в

ложном свете вследствие корыстных толкований тех, кому удавалось хоть

раз найти путь к его сердцу. Доверчивость его была столь велика, что из нее

даже извлекали выгоду враги, которых он всякий раз переставал считать

таковыми, как только они давали себе труд обмануть его лживыми знаками

уважения.

Следует сказать, что природная снисходительная мягкость Эссекса

постоянно пересиливала честолюбие, бывшее его единственным пороком,

пронизывая его характер светом мирных добродетелей, окружая его сиянием, более

чистым, мягким и непреходящим, чем блеск, окружающий победителя. Тем

не менее рано обретенные власть и отличия заняли прочное место в его

сердце, и, так как даже его любовь способствовала этому взлелеянному

недостатку, они росли одновременно.

Дерзновенный замысел Эссекса ни в коей мере не был беспочвенным, если

бы только он умело приступил к его осуществлению. Ему принадлежали все

сердца в королевстве, за исключением горстки завистников. Но Эссексу была

неведома хитрость; те же, кого оскорбляло его превосходство, были искушены

в этой науке и, к несчастью, составляли ближайшее окружение королевы,

имея возможность обратить те подозрения, что порой возникали у нее в

отношении действий Эссекса, в уверенность. Однако глубоко укоренившаяся в

душе Елизаветы любовь к несчастному фавориту долго боролась с ее

собственными сомнениями, и в слезах неразумной нежности часто растворялось

ожесточение, которое недруги могли обратить к его погибели. Одна лишь эта

слабость могла побудить столь мудрую и опытную правительницу, как Елизавета,

наделить полнотою власти, едва ли уступающей ее собственной, вельможу

отважного, любимого войском и народом, честолюбивого. Соглашаясь послать

Эссекса командовать войском в Ирландии, Елизавета отказалась от

собственных желаний (которым отвечало его неизменное присутствие подле нее) в уго-

ду стремлениям Эссекса; а может статься, в действительности оба они