Убежище, или Повесть иных времен

По мере того как его любовь шла на убыль, он вообразил, что моя возрастает,

и пришел к убеждению, которого не разделил бы с ним даже самый жалкий

из его прихлебателей, что мы с ним наконец вполне счастливы.

Для полноты этого неожиданного счастья (которое существовало только в

его воображении и зародилось, надо думать, в винных парах) он решил

уничтожить те развалины, где, как я призналась, прошло мое детство. Он полагал,

что именно они не дают угаснуть горестным воспоминаниям, которые без них

время сотрет бесследно. Управляющий убедил его, что камень необходим

для строительства поблизости мануфактуры, а вырубка леса, разросшегося

вокруг, даст ценное строительное дерево и с избытком окупит все расходы. К

тому же сквозь новые посадки будет открываться вид на другую сторону

Аббатства, а я лишусь этого неодушевленного предмета привязанности, к

которому лорд Арлингтон все еще испытывал ревность, столь же непомерную,

сколь и нелепую.

Намерение это вызвало мое сильнейшее противодействие по многим

причинам. Меня страшила мысль, что исчезнет всякое напоминание о днях моей

юности, всякий след того, что и я некогда имела близких и была любима.

Ужасно было думать о том, что священные останки моих опекунов и

защитников будут потревожены и над ними станут властны ветры и заступ

работника. Но более всего меня страшила опасность, грозящая тому непрочному

покою, который я выстроила на обломках своих надеж, опасность, что

проснутся желания, которые пребывали в оцепенении, быть может, лишь оттого, что

были тщетны, опасность побудить лорда Эссекса нарушить то обещание, что

я вынудила у него, — иначе говоря, меня страшила даже самая отдаленная

возможность встретиться с ним, ибо во избежание сожалений, которые я

испытывала бы, ежедневно наблюдая тягостные для меня изменения любимых

мест, лорд Арлингтон вознамерился увезти меня на это время в Лондон. Все

мои протесты были напрасны. Чем более я проявляла отвращения к

предстоящей поездке, тем менее он мог вообразить причин для своих опасений, и ни

разу, среди прочих опасений, ему не пришло в голову, что я могу страшиться

самой себя. Печальный опыт прошлого говорил мне, что малейший намек на

истинную причину будет губителен, все же прочие доводы скорее укрепляли

его в принятом решении, и я вынуждена была подчиниться.

Как легко, с каждой оставленной позади милей, возвращались ко мне

милые сердцу, привычные впечатления! Кровь быстрее текла по жилам,

подчиняясь ожившему сердцу, и даже дворец я узрела без отвращения, потому что

там царил Эссекс. Леди Пемброк приняла меня в объятия, которых не

охладили ни время, ни мое отсутствие. Она с радостью отметила, что в

наружности моей не осталось и следа нездоровья, и решила, что я более не похожу на

привидение и, следовательно, счастлива. Ах, дорогой мой, заблуждающийся

друг, тлеющие угли рокового пожара, почти залитого слезами, постепенно

вновь наливались жаром! Я была едва ли не опечалена, услышав о том, что

Эссекс все еще в море, что он увенчан победой при Кадисе, где его мужест-

во уступало только его флотоводческому таланту. Чувство, испытанное мною

при этом известии, заставило меня осознать, на краю какой бездны я стою, и,

горячо возблагодарив Небеса за его отсутствие, я признала, что только в этом

отсутствии заключается мое спасение.

Те немногие друзья, которых судьба оставила мне, радостно

приветствовали мое возвращение, и в их обществе моя угнетенная душа, быть может,

нашла бы некоторое облегчение, будь мне дозволено пользоваться этим

обществом неограниченно. Но лорд Арлингтон по-разному видел свет, живя в нем и

наблюдая его издали. Привычка знать о каждом моем шаге, когда я не

нахожусь у него на глазах, настолько укоренилась в нем, что он лишил меня права

распоряжаться собственным временем и не допускал, чтобы хоть малая

толика его, проведенная вне дома, проходила в его отсутствие. Возмущение

против запретов было одним из основных свойств моей натуры. Увы, сколько

страданий оно успело навлечь на меня! Это вопиющее оскорбление

одинаково затронуло мои чувства и мои принципы. Ожесточенность и

неподвластность голосу разума, от которых я пыталась избавиться в тишине и

уединении, вновь появились в моем характере. Я сделалась угрюмой и замкнутой;

ради себя самой я воздерживалась от греховных и яростных поступков, но

меня более не заботило, обязана ли я это делать... Быть может, вина лорда

Арлингтона была не так велика, как поначалу казалась, ибо меня неотступно

преследовала ненависть к леди Эссекс. После моего рокового обморока во

дворце она сочла оправданными свои оскорбительные предположения,

которые давно перешли всяческие границы; и теперь, со дня на день ожидая

появления супруга, она окольными изощренными инсинуациями* отравляла мои

мысли, дабы оградить себя от опасности, когда вернется Эссекс.

Жалкая, неразумная женщина! Прояви она великодушное сочувствие к

той, у кого жестокая судьба грабительски вырвала счастье, чтобы ненароком

кинуть ей, — и я всем сердцем, до последнего вздоха, желала бы ей несконча-

емости этого счастья. Только чистый ум притягивает к себе ядовитую