Убежище, или Повесть иных времен

я, давая волю слезам, — нежно любимый, горько оплакиваемый, прости, если

я, словно темное дождевое облако, заслонила яркую звезду твоей славной

судьбы, — скоро она засияет вновь во всем неомраченном великолепии, и

лишь я, пролившись дождем слез, напою землю, которая сокроет меня. А ты,

счастливейшая из женщин, кому дано разделить его судьбу, попытайся

сделать эту судьбу счастливой — и та, которой в жизни осталось лишь плакать о

твоем жребии, поможет увенчать его всеми земными радостями. Я чувствую,

что мой шаткий рассудок долее не в силах углубляться в этот предмет, —

заключила я, уже оказавшись дома. — Прощайте же, моя дорогая леди Пемб-

рок, пусть это объяснение будет залогом нашего взаимного прощения.

Поверьте, в первый и последний раз вам пришлось краснеть за своего бедного

друга — или я вновь не властна над лучшей частью своей натуры.

Она прижала меня к чистейшему сердцу, которое когда-либо билось в

груди человеческой, и вновь оставила наедине с этим ненадежным советчиком —

моим заблуждающимся сердцем.

Возвращение лорда Арлингтона, раздосадованного яростью королевы и

пересудами при дворе, подвергло нелегкому испытанию мою решимость.

Быть может, даже она оказалась бессильна, если бы я не помнила об

обещании, данном леди Пемброк, и о своем намерении подать достойный пример

моему благородному возлюбленному, кого теперь считала равно со мной

несчастным. Все это время я безвыездно оставалась дома, не без надежды,

однако, получить какую-нибудь весть от лорда Эссекса, хотя, как он смог бы мне

ее переслать, я не знала. Весть эта была мне доставлена самым неожиданным

образом. Леди Пемброк воспользовалась первой представившейся

возможностью поговорить со мной наедине.

— Запутанные обстоятельства порождают странных посланцев, — сказала

она со вздохом. — Кто бы мог вообразить, что я возьмусь передать письмо от

Эссекса вам, Эллинор? Но, узнав, что он намеревается обратиться к вам с

письмом, я добровольно вызвалась передать его — как для того, чтобы верно

судить о происшедшем, так и для того, чтобы помешать Эссексу унизить себя

и вас перед слугой, которого ему удастся подкупить. К тому же если бы он

ошибся в выборе посланца, то погубил бы ваш покой и репутацию.

Едва слыша это великодушное объяснение, я с жадностью устремила

взгляд на письмо и запечатлела на прекрасной руке, держащей его,

порывистый поцелуй, преодолев искушение поцеловать драгоценное послание. Ах,

как невыразимо подействовал на меня вид знакомого почерка! Эссекс писал

взволнованно и несвязно, винил себя, меня, своих и моих друзей, всевластную

судьбу, распорядившуюся нами. Им владело убеждение, что подлоги, тайны и

тысячи доселе неизвестных гнусных ухищрений соединились, чтобы

разлучить нас. Он заклинал меня открыть ему, каковы были эти люди и средства.

О лорде Арлингтоне он говорил скорее как о ничтожном орудии в руках

своих более коварных недругов, чем как о человеке, достойном его ненависти,

глубокой и безграничной, дремавшей до той поры, пока я не указала ей

направление. «Отбросьте узкие предрассудки обычая и вашего пола, —

продолжал он. — Не будьте беспомощной жертвой обстоятельств. Осмельтесь быть

искренней и считать верность Вашим первым священным обетам (обетам,

драгоценным своей нерушимостью) истинным следованием закону чести,

религии и морали. О, вспомните ту роковую минуту, когда Вы неумолимо разо-

рвали кольцо рук, которым, должно быть, никогда более не суждено обнять

этот прекрасный стан. Самая малость доверия и откровенности сделали бы

тогда нас обоих счастливыми; сейчас, увы, они могут сделать нас лишь менее

несчастными. И все же говорите, моя нареченная, любовь моя, — заканчивал

он письмо, — скажите мне все. Еще раз заклинаю Вас теми правами,

уничтожить которые могут лишь Ваше вероломство или смерть, скажите мне все и в

Вашей заботе о жизни, что еще теплится в этой истерзанной груди, дайте мне

обрести желание длить ее».

Вникая в эту волнующую исповедь его сердца, я чувствовала, как мое

переполняет нежность. Тем не менее я была тверда в намерении поступить так,

как решила, и, взяв перо, ответила ему следующим образом:

«Отдав Вам свое сердце, милорд, признаю, я дала Вам право и власть над

каждым моим поступком, и хотя обстоятельства могут приостановить

осуществление этого права, уничтожить его они не могут. Увы, единственное право,

которое я оставила за собой, — это право скрывать от Вас то, что может

сделать Вас несчастным. Так позвольте же мне навсегда скрыть в сердце своем

то стечение роковых событий, которые оторвали нас друг от друга. Надо ли

говорить, что они истерзали мне сердце и довели меня до помрачения

рассудка, ибо ничем иным нельзя оправдать тот намеренно жестокий удар, который

я нанесла Вам. То, как подействовало на Вас мое присутствие, быть может, и

то (к чему скрывать?), как подействовало Ваше присутствие на меня, вместе с

чувством сурового долга, убеждают меня, что мы не должны более видеться.

Свет, этот докучливый и пристрастный судья, всегда упивается зрелищем

исполнения жестоких приговоров, им выносимых. Ах, избранник души моей,