Читаем Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых полностью

«Невольно удивляешься, — писал мемуарист, — огромному числу указов, узаконений, распоряжений в короткое царствование; но это была ломка всего екатерининского, порывистые проявления безумия и своеволия — работа страшная и непрестанная!». Через массу анекдотов о Павле, основанных на реалиях или являющихся вымыслом, проходит одна мысль — в России в это время царит атмосфера произвола и беззакония, созданная императором, поставившим себя выше закона, а иногда и здравого смысла. Он хочет во все вникать, все делать сам. Исчезает разница между государственными делами и кухонными предписаниями. Он делает запросы губернаторам, почему такой-то унтер-офицер болен, а другой переводится из Москвы в Петербург. Портным под страхом наказания воспрещается обработка невымоченного сукна, а лакеям и кучерам — ношение перьев. Дамам воспрещается надевать через плечо пестрые ленты, молодые люди всюду должны снимать шляпы перед старшими, цветочные горшки могут стоять только за решеткой, никто не должен носить бакенбарды, женщинам запрещено носить синие юбки с белыми блузами, никто не должен ездить быстро по Петербургу, запрещается аплодировать в театре, пока император не подаст знака. И так без конца.

Полицейский надзор и сыск царят в России. Приставы присутствуют на балах и вечерах, письма перлюстрируются. Подданным запрещено употреблять такие слова, как общество, гражданин, отечество, а заодно и слово «курносый» — Павел был курнос. Запрещается ввоз в Россию книг из-за рубежа, включая музыкальные ноты.

Любимое место Павла, его приемная, зала суда, канцелярия, плац-парад. Здесь император в своей стихии, стихии порядка, повиновения, единообразия. Опуская и поднимая палку, он отбивает шаг, и горе солдатам и офицерам, марширующим не в такт. Солдат секут, офицеров же прямо с плац-парада отправляют в крепость или ссылку. И многие приходят с чемоданами и деньгами. Здесь Павел совещается, принимает министров и просителей, издает указы, и никто не знает, что его ожидает — внезапное повышение или тюрьма, новый чин или увольнение со службы.

Что это? Сумасшествие? Прихоти тирана? Необузданность темперамента?

Очень многие — и современники Павла, и нынешние исследователи — готовы называть его безумным. «Правление тирана, варвара, маньяка», «то умоповреждение, то бешенство», «император не совсем нормален и подвержен безумным припадкам», «тирания и безумие» — лишь немногие из такого рода утверждений. Вместе с тем близко стоявшие к Павлу люди свидетельствуют об экзальтированности, вспыльчивости, эксцентричности, нервности, дурном характере, но никак не о сумасшествии. Разделились и мнения психиатров начала нашего века. Если одни полагали, что царь принадлежал к «дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования», то другие считали, что Павла нельзя считать маньяком, что «он не страдал душевной болезнью» и был «психически здоровым человеком». Дело в том, что сквозь сумбур павловских распоряжений, нелогичность и торопливость действий и стремление охватить необъятное проглядывает явная система. В самом деле, взглянем на некоторые факты внутренней политики при Павле I.

Павел получил нелегкое наследство. Темпы реформ и преобразований к концу правления Екатерины II замедлились. Старая и уставшая императрица плохо контролировала администрацию. Фавориты грабили казну, в армии буквально свирепствовали хищения и казнокрадство, флот практически перестал существовать, повсюду — неразбериха и произвол. И, конечно, не в немощности Екатерины гнездилась причина. Она была гораздо глубже. Крепостническая, еще не совсем европейская страна, ввергнутая силой в европейское Просвещение, не могла переварить его плоды и усвоить их в столь короткое время. Павел же, будучи по натуре идеалистом-фантазером и, думаю, даже сродни тем революционерам, которые полагали, что главное — правильные идеи, а остальное приложится, ненавидя матушкины порядки, считал, что, сломив старое, он своей императорской волей выстроит новое. Как заметил один из историков, «систематически все ломая и постепенно переходя от недостаточно оправданного разрушения к еще менее обдуманному созиданию, он привел свою страну от сложного положения, в котором она находилась, к краю бездны».

Император приступил к упорядочению дел в Сенате. Он стремится оживить работу законодательных комиссий. Но очень скоро все останавливается. В частности, это коснулось и судебной реформы.

Административная реформа… Царь намеревался упорядочить управление, введя более четкое деление и уничтожив анахронизмы предыдущей эпохи. Постоянное вмешательство и требования, чтобы губернаторы отвечали за все, самые мельчайшие дела, привели к хаосу и неразберихе. Как раз в это время появляется пословица «положение хуже губернаторского».

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотечка «Знание – сила»

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное