Убийства в поместье Лонгер. Когда я в последний раз умирала

— Может, и так, мадам. Не могу вам сказать. Просто странно, раз уж хозяйке так захотелось тертой морковки, почему она не попросила меня? А мисс Белла, когда просила терку, ничуть не скрывала, что для моркови.

— А не любила ли ваша хозяйка что-либо еще, что издали могло быть похоже на тертую морковь?

— Разве что гороховый пудинг, да ведь он не так чтобы очень похож. Вы думаете, мисс Белла считала, что морковь пойдет ее тетке на пользу и даже не спросила, хочет она ее или нет? Не знаю, мадам. Одно скажу: уж как я радовалась, когда мисс Беллу оправдали за мистера Тома, а она взяла да и покончила с собой.

— Покончила с собой? — с интересом переспросила миссис Брэдли, горя желанием разузнать подробности.

— Да, мадам. Мисс Белла сняла маленький домик в деревне, довольно далеко отсюда, чтобы оправиться после суда и всего, что ей пришлось пережить. Но какие-то злые люди продолжали ее обвинять и разнесли эти сплетни по всей деревне. Перед смертью она оставила записку, где написала, что покончила с собой как раз из-за этих сплетен. И эта записка попала к следователю.

— О господи! Какая ужасная история! И как же она покончила с собой? Утопилась?

— Так оно и было, мадам. Ее тело нашли в пруду.

— Боже мой! Полагаю, недалеко от дома?

— Не могу сказать, мадам. Наверно, недалеко. Она не очень-то любила ходить. Но я тех мест совсем не знаю. Я даже не пошла на похороны, сомневалась, что сумею вернуться засветло. Она жила совсем одна, меня никто туда не приглашал, а я не из тех, кто будет навязываться. Да и некому было меня приглашать.

— Мисс Тесса пришла на похороны?

— Опять же, не знаю, мадам. После смерти мистера Тома я ни одной весточки от нее не получала. В последнем письме она сообщила, что переезжает. Я его сохранила. Если захотите посмотреть, я его отыщу. Уж очень мне по душе, что нашелся кто-то, кому это интересно.

Последняя фраза весьма порадовала миссис Брэдли, которая все еще опасалась, что ее неумеренное любопытство не понравится Элизе. Она немедленно уверила служанку, что будет рада на него посмотреть, а получив его, сразу заметила, что почерк там, небрежный и неразборчивый, совсем не такой, как в дневнике, что явно указывало на неуравновешенность писавшей. У той, что покончила с собой, он был совсем другим, — четким и аккуратным.

— Сестры обладали явно разным темпераментом, — заметила миссис Брэдли.

— Да, нрав у них был разный. Мисс Тесса по любому поводу злилась и выходила из себя. А вот мисс Беллу я никогда такой не видела. Она могла быть резкой и грубоватой, но никогда не выходила из себя, как мисс Тесса. Но я за это мисс Тессу и любила. Мне нравится, когда рубят сплеча, хоть после и приходится извиняться. Но не все таких любят, ведь с мисс Беллой получалось легче ладить.

Вечером миссис Брэдли снова просмотрела дневник. Мечты о благополучии и жалость к самой себе казались бесхитростными и простодушными, однако некоторые пассажи в свете рассказанного Элизой заставили миссис Брэдли слегка нахмуриться.

Как могла Белла так ошибаться в старой служанке, чтобы написать, что Элиза посчитала падение своей хозяйки «божьим наказанием» за упрямство. После беседы с Элизой у миссис Брэдли не создалось впечатления, что та могла так сказать о своей хозяйке, тем более мисс Белле, которую, как оказалось, она недолюбливала.

Запись от 28 января тоже вызывала сомнения. Вряд ли доктор стал бы говорить о «конце», когда тетя Флора уже начала поправляться. И миссис Брэдли решила, что вся эта запись о приезде Тома с Мьюриэл после ночи, проведенной в дороге, тоже чистая выдумка.

Запись о лобстере и восторгах Элизы по поводу угощения тоже казалась нелепой. Правда, здесь автор дневника явно выдает желаемое за действительное, так что этот пассаж можно не принимать в расчет. А вот запись о тертой моркови весьма интересна. Во-первых, там есть несовпадение по времени. По словам автора дневника, тема моркови возникла только после семи вечера, и тетя Флора сама о ней попросила. Но слова Элизы говорят совсем о другом. Тетя Флора уже ела морковь в тот день, хотя и не тертую, и старушка вряд ли могла вновь ее захотеть. Неуклюжая фраза о кузене тоже вызывала вопросы. «Том сказал, что это признак выздоровления и больную надо уважить. Мы пошли на кухню, и, поскольку Элиза отправилась в церковь…»

Это было совсем уж странно, поскольку Элиза, по ее собственным словам, не ходила в церковь и вряд ли отправилась бы на вечернюю службу в отдаленный район.

Так же подозрительно выглядит осторожное предположение относительно того, как подавилась старая дама, оставленная наедине с блюдцем моркови и ложкой. «Но поглощение еды, вероятно, оказалось для старушки непосильным». Эта фраза столь объективна и беспристрастна, словно она произносится в суде. Демонстративная отстраненность автора дневника от печального происшествия призвана подчеркнуть, что бедная тетя Флора умерла в одиночестве. Но если это всего лишь личный дневник, не предназначенный для широкого круга читателей, зачем автор столь упорно и нарочито открещивается от любых подробностей, связанных с кончиной тети Флоры?