Убийственный возраст

– Что стряслось? – оторвался от конспекта Колосков, аспирант их кафедры, тихий молодой человек.

– Не твое комсомольское дело, – весело ответил Сергей Владимирович. – Подрастешь, вступишь в КПСС, тогда узнаешь, что на партийных собраниях обсуждают.

Заседание парткома было посвящено укреплению трудовой дисциплины. Вводная часть новизной не отличалась: «Студентов с занятий раньше не отпускать, самим в рабочее время по магазинам не бегать». Некоторое оживление среди собравшихся началось, когда слово взял декан факультета.

– Зачитываю вам документ, поступивший в институт из органов народного контроля. Петр Иванович, прошу вас!

К трибуне вышел преподаватель Смоленский.

– Не надо ничего зачитывать, – попросил он. – Я сам все объясню коллегам. Товарищи, вчера в рабочее время я был задержан в центральном универмаге дружинниками. В свое оправдание могу сказать, что я пошел в магазин во время «окна» между парами.

– Это не имеет значения! – перебил Смоленского приглашенный на заседание парткома руководитель партийной организации института.

– Как не имеет значения? – дружно возмутились преподаватели. – Нам что, теперь в свободное время нельзя из института выйти? Мы – не крепостные крестьяне, нас к институту цепями не приковывали.

Начавшийся было диспут не успел разгореться. Опытный парторг быстро поставил преподавателей на место:

– Кто не согласен с курсом партии на укрепление рабочей дисциплины, может подать заявление о выходе из КПСС! Желающие противопоставить себя коммунистической партии и советскому народу есть? Если нет, предлагаю товарищу Смоленскому за нарушение трудовой дисциплины объявить выговор с занесением в личное дело. Кто за? Кто против? Принято единогласно.

Вернувшись в преподавательскую, Римма Витальевна решила, что вместо личного свидания напишет Бурлакову письмо и сама бросит в почтовый ящик, чтобы Костя в тот же день получил его.

Дома, отпустив сына на улицу, она села за письмо. Несколько вариантов послания ее не устроили – получалось слишком эмоционально, истерично.

«От моего письма должен исходить дух безразличия, а я нервничаю, как пятнадцатилетняя девчонка, которую бросил соседский парень, – злилась на себя Козодоева. – Зачем я опять написала Котик? Чтобы он посмеялся? Пока мы не выясним отношений – никаких котиков, только Костя! Даже не Костя, а Константин, так ему будет обиднее…»

Поздно вечером явился убитый горем сын.

– Мама, Мишка Быков с двенадцатиэтажки сбросился. Насмерть!

– Да ты что! – поразилась Римма Витальевна. – Горе-то какое! Сережа, а что с ним? Девушка бросила или с дурной компанией связался?

Сын ничего не ответил, ушел в свою комнату, упал на кровать и затрясся от рыданий.

Во вторник до Риммы Витальевны дошел слух, что на прошлой неделе в доме на улице Волгоградской убили какого-то мужчину.

– Он вроде бы водкой торговал, – перешептывались коллеги. – Ночью постучались, он открыл дверь, и его молотком – прямо в лоб. Говорят, с такой силой врезали, что мозги по всему подъезду разлетелись.

– Ничего подобного! – возражали более осведомленные. – Его поймали на улице, нож в бок подставили и велели домой идти, а уж там… Пытали его до того, как молотком насмерть забить. Деньги требовали, а он молчал, дружков своих боялся выдать.

– Что за чушь вы несете! – возмутилась Вероника Павловна, авторитетная шестидесятилетняя кандидат наук. – У моей соседки брат в милиции работает, так он говорит, что его вначале отравили, а уж потом, чтобы скрыть преступление, молотком в висок ударили. Криминалисты на месте преступления сразу же запах миндаля у него изо рта почувствовали. Цианистый калий, как в романах Агаты Кристи!

«Вот тебе и укрепление трудовой дисциплины, – расстроилась Римма Витальевна. – То у сына друг с высотного дома бросился, то человека молотком убили. С каждым днем жить страшнее становится. Надо Сергею сказать, чтобы не болтался на улице допоздна. Мало ли что может случиться. Дураков нынче всяких хватает».

В двенадцать часов Римма Витальевна зашла к декану факультета и напомнила, что после обеда она будет работать в областной библиотеке – готовиться к выступлению на межвузовской конференции.

– Римма Витальевна, если вас, как Смоленского, дружинники остановят, вы скажите им, чтобы на кафедру позвонили и убедились, что у вас плановая поездка, а не поход по магазинам.

Козодоева поблагодарила декана за заботу и поехала к любовнику.

«В квартиру подниматься не буду. Брошу письмо в почтовый ящик – и домой! Заодно посмотрю, чем сын после школы занимается».

У подъезда Бурлакова толпился народ. Подойдя поближе, Римма Витальевна увидела гроб, выставленный на табуретки, траурные венки, заплаканных старушек.

«Умер кто-то, – с огорчением подумала Козодоева. – Теперь незаметно в подъезд не войти. Ничего, подойду поближе, постою в толпе, а когда покойника под музыку понесут, отстану от всех и брошу письмо… Костика у гроба нет? Конечно, нет. Ему не до похорон, он на работе. Вернется, проверит почту, и пусть думает над своим поведением… Народу-то сколько собралось! Кого хоронят-то? Старого или молодого?»