Убийство Генриха IV

Спрошенный, где он научился сему новому богословию, сказал, что при изучении философии. На вопрос, не изучал ли он философию в коллегии иезуитов, сказал, что да и под руководством отца Гере, с каковым провел два с половиной года…». Но читатель видит, какими коварными были эти вопросы и какую прискорбную путаницу они вносили в дело. Ведь следовало поставить два принципиальных вопроса, которые поставлены не были: во-первых, сам ли Шатель или его учитель применил таким образом философию для решения богословских вопросов. Учитель не может нести ответственность за все выводы, какие ученики делают из его курса. Второй вопрос — сам ли отец Гере определенно обещал смягчение наказания в чистилище или в аду тому, кто покусится на жизнь Генриха IV.

«Спрошенный, был ли он в Комнате размышлений, куда иезуиты водят величайших грешников, каковые видят в означенной комнате портреты нескольких чертей и различные устрашающие образы, дабы под видом обращения на более благой путь смутить их дух и подобными внушениями заставить совершить некое важное деяние, — сказал, что в сей Комнате размышлений бывал часто». Но и здесь вопрос был коварным и уводил в сторону. Ведь его надо было разделить на несколько вопросов: бывал ли Шатель в Комнате размышлений; побуждали ли его, Шателя, совершить «некое важное деяние» во искупление его грехов; было ли это «важное деяние» убийством короля. Единственный вопрос в той форме, в какой он был поставлен, создавал путаницу.

«Спрошенный, кто убедил его убить короля, сказал, мол, слышал в нескольких местах, что нужно принимать за достоверное правило: убить короля похвально, и, мол, те, кто это говорил, называли его тираном. Спрошенный, не поступали ли предложения убить короля обыкновенно от иезуитов, сказал, что слышал от них речи: мол, убить короля — совершить благодеяние и, мол, он находится вне церкви и ему не следует ни подчиняться, ни считать его королем, пока на это не согласится папа…»

Эти высказывания соответствуют тому, чему учили богословы. Чтобы выяснить, были ли отцы-иезуиты из коллегии сообщниками преступника, надо было задать вопросы, советовали ли некоторые иезуиты или кто-то из них Шателю убить короля, или знали ли они об этом плане и одобряли ли его. Похоже, допрос велся скорее для того, чтобы возложить ответственность на иезуитов, чем для того, чтобы пролить свет на действия убийцы и его предполагаемых сообщников. Парламентские судьи больше старались приплести к делу доктрину богословов, чем определить степень виновности определенного числа лиц в покушении на убийство. Впрочем, Шатель постоянно отрицал, что парижские иезуиты были знакомы с его замыслом[286].

Однако, как только общественность после покушения узнала, что Шатель учился в коллеже иезуитов, «враги оного общества стали кричать, что эти-то зловредные иезуиты и вбили ему это в голову… одни говорили, что всех их нужно перерезать; другие — что их нужно зажарить на решетке и запалить их дом…». Парламент поручил нескольким своим представителям взять вооруженных людей и поставить стражу в Клермонском коллеже на улице Сен-Жак и в доме Святого Людовика на улице Сент-Антуан, чтобы удостовериться в личностях монахов и порыться в их бумагах. Обитателей коллежа отвели в дом советника Бризара, «не без большого риска, что чернь их всех перебьет, под охраной их людей, меж которыми их повели, каковая тем не менее не смогла помешать, чтобы некоторые из них получили по несколько ударов кулаками и древками алебард»[287].

Отец Жан Гере на допросах и пытках упорно утверждал, что ничего не знал о покушении Шателя и никогда не говорил ему ни слова о покушении. Шатель подтвердил эти слова. Советники парламента конфисковали бумаги, компрометирующие отца Жана Гиньяра. Тот восхвалял героическое деяние Жака Клемана как дар Святого Духа и ставил его на одну доску с подвигом Юдифи. Иезуит высказывал мнение, «что корона Франции может и должна быть передана некоему другому роду, нежели род Бурбонов», что «с Беарнцем (Генрихом IV), что ныне обратился в католическую веру, поступили бы мягче, нежели он заслуживает, если б даровали ему монашеский венец в каком-нибудь монастыре с хорошей дисциплиной… что если нельзя его низложить без войны, пусть воюют; если вести войну невозможно… пусть убьют»[288]. Эти бумаги не выглядели новыми. Но королевский акт об амнистии запрещал хранить что-либо подобное, и отца Гиньяра обвинили в их хранении. Был ли он как-то связан с покушением Шателя? Отец де Мена в 1603 г. утверждал, «что никогда ни в его проповедях, ни в обычных лекциях, ни в частных беседах от него не слышали слов, угрожающих королям»[289]. Ничто не позволяет утверждать, что отец Гиньяр вдохновлял покушение Шателя или знал о нем.