Убийство Генриха IV

Возможно, Генрих IV так и подумал. Впрочем, иезуиты оказали ему некоторые услуги. Они ходатайствовали перед папой об отпущении ему грехов. После того как папа его дал, они пообещали королю служить ему так же преданно, как и королю Испании. Король выписал к себе 29 мая 1603 г. отца Котона, привязался к нему, слушал его проповеди. Наконец, грамотами, пожалованными в Руане 1 сентября 1603 г., король позволял иезуитам жить в королевстве и вновь открыть коллежи в городах, где они были учреждены раньше. Они должны были дать особую клятву, что не будут ничего предпринимать против королевских служащих, общественного мира и спокойствия в государстве. Один иезуит останется близ короля в качестве проповедника, чтобы отвечать за действия своих собратьев. 24 декабря Парижский парламент представил королю ремонстрации: ведь это мятежники, враги Франции, креатуры папы и испанцев, они открыто проповедуют подрывные учения о тираноубийстве и об отношениях церкви с государством.

Генрих IV сам по пунктам опроверг все обвинения, возводимые на иезуитов. Ведь это иезуит предупредил его о покушении Барриера; другой иезуит сказал Барриеру, что тот будет проклят, если осмелится на это дело. В покушении Шателя не был замешан ни один иезуит. «Но даже если бы какой-то иезуит и нанес удар, должны ли из-за Иуды страдать все апостолы?..» Повторно получив повеление о верификации грамот, Парижский парламент 2 января 1604 г. зарегистрировал их. Король велел в 1605 г. снести пирамиду Шателя и заменить ее фонтаном. Отец Котон играл при дворе роль исповедника и конфидента короля. Он имел большой успех у придворных как проповедник и как духовный наставник. В Клермонский коллеж стекались школяры. Король разрешил иезуитам открыть другие коллежи, в том числе знаменитый Ла-Флеш, где учился Декарт[295].

Подстрекали ли иезуиты Равальяка убить короля? Безусловно, нет. Все, в чем можно упрекнуть иезуита д’Обиньи, выслушавшего его исповедь и давшего ему превосходные советы, — в том, что он недостаточно серьезно воспринял его намерения и не велел поместить его под надзор. Впрочем, Равальяк имел гораздо больше сношений с кордельерами и с фельянами, чем с иезуитами. Призывали ли иезуитские проповедники, обвиняемые их современниками, в 1609 и 1610 гг. к убийству тирана? Открыто — нет. Но, конечно, критикуя поход на Клеве и Юлих, призывая изгнать или даже перебить гугенотов, настаивая на верховенстве преемника святого Петра, иезуитские проповедники сеяли опасные аллюзии. Среди них выделялся иезуит Гонтье. Одна из его проповедей, произнесенных в церкви Святого Гервасия в присутствии Генриха IV, не содержала, вопреки утверждению одного гугенотского памфлетиста, даже «в общих словах тогдашний план папы и Лиги в скорейшем времени обрушить свою месть на его особу и на его королевство». Но все-таки в ней был намек, что из-за политики короля по отношению к протестантам Бог может перестать охранять его жизнь. Имел ли в виду отец Гонтье превратности войны или нового Аода? Возможно и то, и другое толкование. Правда ли, что иезуит Арди, проповедуя в церкви Сен-Северен в присутствии двух советников парламента, сказал: «Пусть короли копят сокровища, чтобы стать грозными, но, чтобы поставить королю мат, достаточно одной пешки», что было воспринято как «речь в испанском духе»? Во всяком случае, иезуиты не говорили ничего такого, что бы не высказывали другие проповедники, и для особых обвинений в их адрес оснований нет[296].

Естественно, деятельность исповедников нам неизвестна. Она могла заходить далеко.

В общем, иезуиты никогда специально не организовывали покушений на Генриха IV и никого напрямую не подстрекали его убивать. До отпущения папой грехов королю некоторые из них одобрили и поощрили одно из таких покушений — покушение Барриера, считая, что оно вдохновлено Богом; другие из них же расценили его иначе и донесли об этом замысле. После того как папа отпустил королю грехи, в вину иезуитам нельзя вменить одобрения ни одного из покушений. Что касается их доктрины, то французские иезуиты всегда исповедовали ту теорию тираноубийства, которая была общей для всей теологии конца XVI века. Отдельные иезуиты — португальские, как Сан, или испанские, как Мариана, — шли дальше. Они не были одиноки: то же говорили и другие богословы или политические теоретики. Не похоже, чтобы иезуиты как-то выделялись, по природе или по сути, среди прочих монахов — «добрых католиков».